Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Алёнка! Ты чего застыла? — раздался слева голос Льва, и я вздрогнула от неожиданности. — Ты что там, привидение увидела?
Привидение… ну почти.
— Мне надо на пятый этаж, — сказала я, наконец приняв решение. Несусветная глупость, но… в данном случае — лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть. — Подождёшь меня тут? Я на минутку.
Лев удивлённо нахмурился.
— Зачем тебе туда, Алён?
Хороший вопрос.
— Надо, — ответила я неуверенно.
Сосед наклонил голову, изучая моё лицо, вздохнул.
— Я с тобой, хорошо?
Почему-то после этого вопроса сразу стало легче. Глупо, но одна я, кажется, боялась туда идти.
— Хорошо.
Мы медленно двинулись в сторону лестницы. Прошли один пролёт, поднялись на площадку…
Здесь никого не было. Но холодом действительно тянуло.
— Окно, что ли, открыто?.. — пробормотал Лев, оглядываясь. На самой площадке не было окон, кабинеты закрыты, так откуда холод?
Актовый зал!
Повинуясь какому-то безотчётному, необъяснимому предчувствию, я кинулась к двери. Так и есть: приоткрыта. Почти незаметно, но для сквозняка вполне достаточно.
— Алёнка, — прошипел Лев, подскакивая ко мне и хватая за плечи, — ты что? Надо охрану вызывать или сразу полицию! Чёрт знает что такое! Не смей туда ходить!
— Тихо, — цыкнула я на него, не оборачиваясь, — не мешай, пожалуйста.
— Алён…
— Доверься мне, — шепнула я, не до конца понимая, что и зачем говорю, — так будет лучше.
— Алён… — Лев попытался меня отодвинуть, но я дёрнула плечом, сбрасывая его руку, и скользнула внутрь.
Я оказалась в небольшом закулисном предбаннике. От зрительного зала и сцены его отделял небольшой занавес — хотя это скорее были просто шторы — поэтому человек, который находился сейчас в актовом зале, нас со Львом не видел. Зато мы прекрасно видели его.
Это был Федя.
Одно из больших и широких окон было распахнуто настежь, и в проёме, на фоне удушающе чёрного зимнего вечера, маячила долговязая и лопоухая фигура Клочкова. Он просто стоял на подоконнике, ни за что не держась, наклонив голову и вглядываясь вниз, будто собирался шагнуть туда. Внизу был школьный двор, асфальтированный и тщательно убранный от снега, да и наш пятый этаж — всё равно что девятый-десятый для обычных домов. Если шагнёт, наверняка не выживет.
Лев положил руки мне на плечи, сжал их, и я обернулась, посмотрела ему в глаза. Я практически не видела его, здесь было слишком темно, но чувствовала, что он на взводе. Меня же, наоборот, будто бы сковало ледяным спокойствием.
— Алёнка!..
— Тш-ш-ш… — я приложила палец к его губам, еле слышно шепча, — ни звука. Стой тут, не двигайся. Доверься мне.
Он молчал, но мне казалось, я слышу, как скрипят его зубы. В конце концов кивнул и опустил руки, перед этим только провёл ладонями по моим плечам, словно не желая расставаться. Мне было удивительно, что Лев послушался, не стал возражать, но рассуждать о том, почему он это сделал, было некогда.
Я осторожно развернулась и сделала несколько бесшумных шагов, выходя из-за занавеса. Сейчас был самый сложный момент: я должна обнаружить себя для Феди, но сделать это так, чтобы он от неожиданности не свалился с подоконника.
Я тихо кашлянула, и он услышал, повернулся лицом ко мне и спиной к окну. У меня даже в глазах потемнело от страха, что сейчас, вот-вот, и Клочков упадёт вниз. И я этого себе никогда не прощу.
— Я хочу рассказать тебе кое-что, — произнесла я негромко, но в тишине актового зала с его отличной акустикой слышно было прекрасно. — Я никому об этом не рассказывала, даже собственной матери, а тебе расскажу. Выслушаешь, ладно? А потом делай, что хочешь, мешать не буду.
Федя хрипло, натужно вздохнул. Из-за того, что он стоял спиной к окну, я совсем не видела его лица.
— Алёна Леонидовна… Я не хочу, понимаете, не хочу?.. Не получается…
Он не сказал слово «жить» — не смог.
— Понимаю. Просто послушай меня, Федя. Моего мужа звали Антон, и он погиб в тот день, когда родились Фред и Джордж. Разбился на машине. Мама сказала мне об этом только на следующие сутки, когда молчать уже было невозможно. Мы с близнецами лежали в роддоме в отдельной палате, и в ту ночь, сразу после того, как я узнала, что моего мужа больше нет, я открыла окно настежь и встала на подоконник. В одной ночной рубашке и босая. Холод был жуткий, Федя, но я его не чувствовала. Стояла, смотрела вниз, на голый асфальт, и безумно хотела спрыгнуть. Честно признаюсь: ничего и никогда я не хотела так сильно, как закончить свою жизнь в тот самый момент.
Я замолчала, переводя дух. Говорить об этом было нелегко, я чувствовала, как дрожит голос, но чем ещё я могу его удержать? Я уже объяснила им с Олей всё, что могла, и больше мне нечего сказать. Только это.
Очертания фигуры Клочкова изменились — теперь он стоял, вцепившись одной рукой за оконную раму. И я почему-то подумала, что это хороший признак.
— Как думаешь, по какой причине я не прыгнула?
Он не отвечал несколько секунд.
— Не… знаю… — просипел в конце концов, и где-то на задворках сознания у меня мелькнула мысль: простыл, наверняка же простыл… чаю бы ему горячего…
— Фреду и Джорджу стало холодно, я ведь открыла окно, и они завопили. Хором, истошно. И я вдруг включилась, вспомнила, что там, за моей спиной, лежат наши с Антоном дети, которым нужна мама. Которые хотят есть. И которые ни в чём не виноваты. — Я сглотнула: проживать ту ночь заново было невыносимо больно. — Поэтому я и не прыгнула, Федя. Не было во мне ни малейшего желания жить, ни капельки не было. Просто заорали Фред и Джордж… Я закрыла окно и пошла их кормить, потому что так было нужно. Сама же я безумно хотела умереть. Я была старше тебя всего на пять лет, Федя, и потеряла человека, которого любила с детства, как ты Наташу, которому родила двоих детей. Я была раздавлена, я не представляла, как буду без него воспитывать их, смотреть на рассветы и закаты, смеяться, есть и пить…
Мой голос дрогнул, по щекам потекли застарелые слёзы, и Федя соскочил с подоконника. Подбежал ко мне, обнял изо всех сил, всхлипнул… и расплакался, как маленький.
— Алёнлеонидовна-а-а-а…