— Ну и лапища у вас, Вадим Андреевич.

— Ти-хо. Разговорчики в строю. Ну, князь, считай. Начали.

Катя встала и, слегка пошатываясь, направилась к дому. Если они это так перед ней выкаблучиваются, она найдет способ огорчить их невниманием. На террасе в полном одиночестве тихо посапывал раскинувшийся на диване, застеленном чистым бельем, Чен Э. Возле его изголовья горел ночник. На клетчатом одеяле Катя заметила свой подарок — гоночную машинку. Малыш так и не расстался с ней. Она взяла машинку, отодвинула с окна занавеску, собираясь положить ее на подоконник. Там что-то белело. Коробочка с лекарством. Катя поднесла его к глазам, прочла название на этикетке: «Берлидорм». Сильнодействующее успокоительное снотворное… Она слыхала, что такие вот коробочки частенько изымают вместе с другими «седативными» снадобьями у торговцев синтетическим наркотиком. Берлидорм нельзя приобрести без рецепта врача, а те приобретают…

Знакомым холодом стянуло затылок. Катя провела по лицу ладонью, словно пытаясь смести с него нечто, мучившее ее вот уже целый день. Оглянулась на спящего китайчонка, погасила ночник и выскользнула в сад.

— Вся сила не в плече, а в кисти. Вот здесь, — донесся от костра уверенный голос Павлова.

— Вот зараза, как это я… действительно ведь до риз напился, — это Кравченко бормочет, запинаясь.

— Да, Вадя, красиво он тебя уложил, ничего тут не попишешь, — резюме Мещерского. — А ты наперед не хвастай.

Катя прислушалась: Кравченко, выходит, продул свой армрестлинг или как там его. Павлов победил, он…

— Катя, вы что тут в одиночестве? — Он стоял перед ней, преграждая путь. Слегка потирал левой рукой правое запястье и смотрел в упор, не отводя взора.

— Мальчик уснул. Не шумите, пожалуйста.

— Да его из пушки не разбудишь.

— Я забыла. Верно.

— Винограда хотите?

— Вы меня все время, Виктор, пытаетесь чем-то угостить.

— Это разве плохо?

— Нет, просто я сыта. Спасибо. Нам пора.

— Вы что, ехать хотите?

— Да.

Павлов чуть усмехнулся.

— Сейчас? Ну, я бы сейчас не пустил за руль ни того ни другого. Небезопасно это. И сам не сел бы.

Катя оглянулась на своих приятелей: да уж. В этом ты, несомненно, прав.

— Поздно уже, — она терялась под его упорным взглядом. — Который час?

Он закинул голову, посмотрел на звезды, горохом высыпавшие на непроглядном небе.

— Час, половина второго. Какая разница? Ночь.

— Ночь… Но нам возвращаться надо. И потом, есть еще кое-что важное, мы совсем забыли, зачем сюда приехали.

— Это важное на Речной улице?

— Да.

— Вы по-прежнему занимаетесь тем делом?

— Каким делом?

— Здешним страхолюдом-детоубийцей?

— По-прежнему. Мы его скоро поймаем.

— Скоро?

— Да.

Павлов все смотрел вверх, на звезды.

— У ребят хмель пройдет. Утречком окунутся, вообще как рукой снимет. Но сейчас им с колесами не справиться, — сказал он тихо. — Вы, Катюша, пойдите лучше отдохните. Там в комнате есть еще один диван, там все приготовлено — и плед, и подушка. Проводить вас?

— Нет, нет, спасибо.

Он смотрел на нее все так же настойчиво, насмешливо и печально.

— Не надо волноваться. Я же сказал — пальцем не коснусь. Мое слово твердо.

Катя вернулась в дом. Скинула босоножки. Забралась с ногами на диван, свернулась калачиком, напряженно вглядываясь в тьму за окном. Исступленно стрекотали цикады. На станции прошел поезд, загудел в ночи. «Я все равно тут не усну. Не могу, не должна. Потому что мне надо… надо…» Голова ее клонилась все ниже, ниже, ткнулась в теплую подушку. И не было уже сил оторвать ее от этих мягких, пахнущих мылом глубин.

Через минуту Катя уже спала, ровно дыша. Ей снились грядки, усеянные клубникой. Ало-зеленые грядки до самого горизонта.

Пробудилась она от того, что кто-то тихонько потряс ее за плечо. В сонно-перламутровом мареве перед ней плыло лицо склонившегося над диваном Кравченко.

— Эй, соня, вставай. Смотри, какая благодать. Поехали купаться.

— Сколько сейчас времени? — прошептала Катя.

— Начало шестого. Утро — загляденье. Птички поют. Вода как парное молоко сейчас. Поехали, ну!

— Ты с ума сошел… Все развлекаешься… Говорил, наведем тут порядок… арбайтн, а сам… а я, я сплю… — и она снова провалилась в теплую ласковую дрему.

Однако сколько продолжалась эта самая нирвана, она так и не узнала — двадцать минут, полчаса. Неоспоримо было только то, что Кравченко и Мещерский действительно уехали освежаться на канал, время близилось к шести, а потом раздался тот самый звук, от которого она окончательно проснулась. Открыла глаза и приподнялась на локте. Это было нечто необычное, испугавшее ее еще там, во сне, — сдавленный вопль, тонкий вой, плач.

Катя спустила ноги с дивана.

— Эй, кто-нибудь! Где вы все?

Тишина. Она кое-как застегнула босоножки, оправила смявшийся сарафан. Вышла на террасу и увидела, что постель Чен Э пуста.

— Эй, Виктор, где вы все?

И снова ей никто не отозвался. Катя спустилась в сад. На траве, на листьях деревьев дрожали капельки росы.

Утро было пепельным, туманным, но очень теплым. Сквозь туман на востоке пробивались первые лучи солнца. В глубине сада заливисто радовалась жизни какая-то птаха. Под яблоней бегала серенькая трясогузка.

Катя осторожно обогнула дом — опять никого. И вдруг позади нее сильно хлопнула калитка. Она обернулась, миновала кусты смородины. По дороге от калитки несся Чен Э — в спальной пижамке, в тапочках на босу ногу. Внезапно он повернул назад и заметался вдоль забора. Лицо китайчонка утратило смуглоту, теперь оно было белым с желтизной, испуганным, по щекам текли слезы, но он молчал. Он то беспомощно взмахивал руками, то прижимал кулачки к груди, а то вдруг принимался колотить по забору. И тут, глядя на ребенка, Катя внезапно вспомнила, ее осенило: «Крюгер, ведь про него говорил тот мальчишка, Кешка говорил нам с Ирой, вот кто!»

Увидев Катю, Чен Э издал короткий горловой звук, бросился к ней, схватился за сарафан, потянул куда-то, отчаянно жестикулируя.

— Чен, что стряслось, что такое?

Его ручки мелькали. Катя наклонилась, напряженно следя за этой беззвучной речью. Так: вот это «побежали», это непонятно, дальше вроде «мальчик», снова непонятно. Он тянет ее к калитке. Но ничего не понятно! А вот это «сердце мое». Катя подняла руку ладонью вниз. Так делал Павлов, призывая Чен Э к тишине.

— Помедленнее, ради бога, я никак не могу за тобой уследить.