они сцепились. Почти подрались. Оба написали заявления — мол, прошу привлечь к ответственности за нападение и телесные повреждения. Приехал следователь, которому всё в радость — лишние палки легко срубить. А ребят повезли в суд. В одной перевозке. Поврозь, её в «стакане» (отдельно отгороженном в автозаке месте), но он рядом. Ворковали. В суде их посадили в одну клетку, и они тянули заседание, забрасывали суд нелепыми ходатайствами и держались за руки. Тут же, в суде, примирились и поцеловались.

Ну и всё.

Потом Даня вышел, а она уехала досиживать свой срок в зону. Даня появился в офисе «Руси Сидящей» в Новосибирске, и я как раз там по случаю была.

Разговорились о чём? О русской литературе. Достоевского, как положено тюремному парню, Даня очень уважал.

— Даня, а что у тебя любимое?

— «Идиот». Князь Мышкин вообще мой герой.

— А Настасья Филипповна? Что ты о ней думаешь?

— Достойная женщина.

— Даня, но ведь она содержанка.

— Я и говорю — достойная.

— Даня, а ты знаешь, кто такая содержанка?

— Конечно. Это женщина с содержанием. С понятиями.

Ну, в общем, да.

Месяца через два на свободе Даня сориентировался. Сходил на губернаторскую конференцию в качестве молодого правозащитника, сфоткался с губернатором. Был ослеплён паркетами, позолотой и возможностями.

— Буду делать политическую карьеру. Я раньше думал в ЛДПР вступать. Не, надо к едросам подаваться. Буду изнутри ментам мстить.

— Даня, а ты про Робин Гуда слышал?

— Конечно. Робин — отличная девчонка. Она брала у богатых и давала бедным.

Ну, в принципе, да. Давала и брала.

Про свою первую любовь Даня быстро забыл и никогда к ней на зону так и не приехал. Не пара ему, уже не пара. До следующей посадки.

* * * Я уеду в какой-нибудь северный город, закурю папиросу, на корточки сев, буду ласковым другом случайно проколот, надо мною расплачется он, протрезвев. Знаю я на Руси невесёлое место, где весёлые люди живут просто так, попадать туда страшно, уехать — бесчестно, спирт хлебать для души и молиться во мрак. Там такие в тайге расположены реки, там такой открывается утром простор, ходят местные бабы, и беглые зеки в третью степень возводят любой кругозор. Ты меня отпусти, я живу еле-еле, я ничей навсегда, иудей, психопат: нету чёрного горя, и чёрные ели мне надёжное чёрное горе сулят. Борис Рыжий

Амнезия

В Москву, в Москву.

В Питер, в Сибирь, в Ярославль и Нижний…

Я езжу, когда могу.

Я выхожу из самолёта и остро ощущаю, что мне не хватает воздуха. Не в смысле свободы, а в смысле кислорода. В Москве, в Сибири, в Нижнем всё здорово и богато, но дышать-то надо. За сутки-двое отращиваешь себе какие-то забытые жабры, и вроде ничего. Но ведь воздух — это общее. Можно украсть все деньги мира, но если ты и твоя семья проживаете на Рублёвке… Ну, может, там почище, но воздух всё равно общий. Зачем тебе деньги, если нечем дышать. Москва, конечно, ещё не Пекин, но уже после большого перерыва надо учиться дышать по-другому.

Может, после коронавируса будет полегче — если доживём.

Я возвращаюсь в Берлин дышать. Мне кажется, что в прохладную погоду здешний воздух можно нареза́ть ломтями. Закидывать голову, брать тонкие и длинные кусочки и класть в рот, причмокивая.

Это, конечно, если не горят чернобыльские леса, как сейчас, в начале апреля. Мы тут следим за ветром. Всё близко.

В эмигрантскую политическую тусовку я не влилась, да и не стремилась. Я её боюсь, слишком много про это начиталась в своё время. И у Довлатова, и у Виктора Некрасова, и даже у Анатолия Гладилина: я прочитала в позднем детстве книжку «Меня убил скотина Пелл» о нравах эмиграции и она произвела на меня впечатление. Потом уже я узнала, кто с кем сводил счёты, но осадок остался. Опять же, у меня в багаже есть перечитанная переписка Алданова и Маклакова из середины прошлого века.

О боже, как всё похоже.

Керенский и Мельгунов готовят план расчленения СССР до Сибири.

Маклаков не хочет расчленять. Все бросаются друг на друга. И все жалуются друг на друга американцам, которые финансируют Координационный центр русских эмигрантов. Но при этом Координационный центр русских эмигрантов имеет свою радиостанцию, что важно.

И вот — решающая встреча двух непримиримых сил русской эмиграции со спонсорами. Встреча превращается в склоку, американцы прекращают финансирование Координационного центра и отбирают у него радиостанцию. Теперь она называется Радио «Свобода».

Я люблю радио «Свобода», они хорошие ребята. Люблю к ним ходить, люблю их читать и слушать. Главное, не влезать в подробности. Вообще не влезать в чужую кухню, жить в своей.

Я думаю, что мои внуки будут немцами — мои дети переехали вслед за мной. Мне трудно об этом думать, потому что я оказалась гораздо больше русской, чем себе представляла. Но чем больше я влезаю в историю Германии, особенно в новую и новейшую, тем больше понимаю, как же мы похожи — и в плохом, и в хорошем смысле. Немцы хлебнули говна никак не меньше, чем мы. Ты не можешь спросить немецкого человека при первом знакомстве — ты осси или весси? С Запада или с Востока? Это больно. Жди, когда он сам скажет.

А ещё немцев хвалят и ругают за здравый смысл. Это же так скучно — здравый смысл. Вот глупость — она всегда оригинальна. Очень хочется сохранить в потомках глупость. Как в бабушке. То