Он снова уснул, вернее, впал в наркотическое забытье, и я задремала тоже; когда я вдруг проснулась, было почти утро, в ногах сидел царевич Рамзес и смотрел на меня.

— Как он? — просто спросил царевич.

Я с трудом приподнялась.

— Моя мать навестит его позже, Аст-Амасарет с тревогой ждет вестей. Храмы целую ночь были полны обеспокоенными придворными, что молились о нем.

— Но зачем? — выпалила я спросонья. — Конечно, когти были грязными и рана серьезная, но не смертельная.

Царевич пожал плечами:

— Потому что смерть фараона сейчас повлекла бы за собой много проблем, возможно, даже кровопролитие. Некоторые из моих братьев будут претендовать на власть, и храмы поддержат их. Пообещают что-нибудь армии, чтобы заручиться поддержкой военачальников. Только мой отец пытался примирить храм и дворец.

— По зачем примирять их? — спросила я. — Он царь. Он бог. Пусть твердо поставит жрецов на место!

Тихий смех с ложа заставил нас обоих резко обернуться. Фараон наблюдал за нами из-под опухших век. В его взгляде были и настороженность, и веселье.

— Голос оскорбленной невинности! — сказал он. — И как может ваш царь поставить на место служителей богов, дорогая Ту? Может быть, вымести их страусовыми перьями? Или вынудить к повиновению Посохом, или щелкнуть их Цепом? А как насчет Сабли?[76]Ага, есть еще одна возможность. — Он попытался сесть, и царевич бросился ему на помощь. — Можно обратиться за помощью к иноземным царствам. Сказать: «Пришлите мне людей и оружие, чтобы загнать жрецов Египта обратно и пределы их храмов и забраковать земли, принадлежащие богам, а наградой вам будет сердечная благодарность. Конечно, Египет не может предложить вам больше, потому что его богатства проходят через руки бога и прямым путем поступают другим богам». И что дальше? — Он снова рассмеялся и тут же застонал, схватившись за бедро. — Потому что мой святой отец Осирис Сетнахт Прославленный завещал, чтобы было так. Он обещал богам земли и золото, если они снова обернут свои лица к Египту, если они простят его, вернут ему его былое могущество. Должен ли его сын нарушить данную клятву и навлечь на эту страну гнев богов? Так уже было. — он был распален и взволнован.

— Это не мои слова, а твоей врачевательницы, — мягко напомнил ему царевич. — А ее голос — это голос большинства твоих подданных, отец. Клятва была дана моим дедом. Если бы он знал, что добыча золота на наших копях в Нубии сокращается, что торговля со странами Великой Зелени медленно приходит в упадок, что Фивы постепенно становятся центром власти и влияния жрецов и верховный жрец Амона живет в большей роскоши, чем воплощенный бог, разве не освободил бы он тебя от любой вины, зная, что стране неотвратимо грозит упадок?

— Жрецы не угроза Престолу Гора, — раздраженно прервал его Рамзес, — Они алчны и корыстны, но они знают, что народ не потерпит никакой угрозы самим основам Египта. Что ты хочешь, чтобы я сделал? Призвал армию и перебил их? Я не верю армии. Я не верю никому, даже тебе, мой загадочный сын. Кроме того, боги могут мстить. Их слуги священны.

— Рабочие на строительстве гробниц недовольны, — сказал царевич. — Продукты поступают нерегулярно, в то время как зерно ссыпается в закрома Амона в Фивах.

— Достаточно! — громко прервал его Рамзес. — Я делаю что могу. Разве я не открыл вновь медные копи в Аатаке в этом году и не послал наместников добывать бирюзу в Мафеке? Разве я не развернул тысячи наемников вдоль границ и не приказал им охранять маршруты караванов? Разве я не веду переговоры с Сирией и Пунтом во имя процветания Египта?

— Все наши доходы идут в сокровищницы богов! — горячо возразил ему сын.

— Хватит, я сказал! — прикрикнул на него отец. — Стоит тронуть богов — Египет падет! Он падет! Я знаю, о чем сердито бормочут недовольные, их речи дышат изменой! Они не понимают!

Я слушала, ошеломленная, этот спор, но при упоминании об измене очнулась. Второй раз за много дней было произнесено это слово, и меня затрясло от мрачного предчувствия. Я подошла к фараону.

— Лежи спокойно, мой повелитель, — сказала я. — Не делай резких движений. Ты испортишь всю мою работу. Смотри, уже светает. Я слышу жрецов у дверей, они готовятся пропеть хвалебный гимн. Успокойся.

Действительно, за двойными дверями началось какое-то движение, серый и унылый свет постепенно проник в комнату. Мы все замолчали, слушая величественную музыку, и, когда она прекратилась, двери широко распахнулись. Царевич поднялся:

— Мне пора уделить внимание солдатам, отец, но вечером я вернусь. Слушайся свою врачевательницу. Я люблю тебя.

Он рассеянно улыбнулся в мою сторону и зашагал прочь сквозь гомон склонявшихся перед ним слуг. Лампы загасили. Арфист занял свое место в углу и начал играть. Принесли поднос с едой. Я взяла его и поставила на стол. В этот момент в дверях возникла какая-то суета и появилась маленькая процессия. Слуги попадали на пол как подкошенные, и я тоже опустилась на колени и прижалась лбом к холодным лазуритовым плитам. Царица Аст, госпожа Обеих Земель, быстро приблизилась к ложу.

— Встаньте все! — приказала она.

Равнодушно скользнув по мне взглядом, она повернулась к мужу. Склонившись, она поцеловала его в щеку. Снова я была поражена изумительной тонкостью черт ее лица, совершенством ее крошечного тела, но на этот раз мне удалось разглядеть в ее чертах что-то от красоты ее сына.

— Ты заставил меня поволноваться, Рамзес, — сказала она. — Я давно говорила тебе, что следует умертвить своего зверя. Из забавного котенка он превратился в страшного дикого хищника.

— Смам-хефтиф никогда не тронет меня намеренно, — возразил Рамзес. Даже сейчас я уверен, что он сожалеет о том, что потерял самообладание. Ты же знаешь, его ужалила пчела.

На лице Аст отразилось величайшее недоверие. Она многозначительно вздохнула.

— Как твоя рана? — спросила она. — Ту! Врачевательница, если так тебя можно назвать! Разбинтуй ее! Я желаю увидеть.

Я сглотнула и поклонилась

— Прости меня, моя царица, — ответила я, — но мазь, что я наложила, нельзя трогать до вечера.

Ее ноздри затрепетали. Она повернулась к мужу.

— В самом деле, Рамзес, — сказала она, понизив голос, слуги теперь не могли ее расслышать, но я слышала отчетливо, — ты, наверное, утратил разум. С каких это пор какой-то наложнице позволено лечить царственную особу? Неужели она так тебя околдовала?

При этом нападении Рамзес оживился. Болезнь проложила борозды в его рыхлых щеках и углубила темно-лиловые тени под налитыми кровью глазами, но он заговорил ровным властным голосом:

— Ту имеет право заниматься врачеванием, она обучалась у самого прорицателя. Ее лечение устраивает меня.

Аст бросила на меня неприязненный взгляд: