Рожа у мальчишки мрачнеет. Понятно. Огорчён, что не увидится с девушкой.

– Не распускай нюни, боец, – говорю. – Вернусь, дам увольнительную. На целую неделю. Невеста надоесть успеет.

Было ещё совсем темно. Я лежала и слушала, как во дворе переговариваются женские голоса. Вдруг глуховато затараторил бубен:

«Тум, тум, тум, тум-балаки-тум, тум-балаки-тум…»

И замолчал. Потом вновь несколько ударов:

«Тум, тум, тум…»

Я представила, как музыкант на летней кухне над глиняным очагом настраивает бубен. Водит им над пламенем, чтобы кожа получше натянулась, и пробует, как звучит. Позванивают стальные кольца-серёжки на деревянном ободе. Пляшут красные огненные языки. Я, как заворожённая, смотрю на огонь, а дойрист-музыкант – молодой, ладный – поднимает бубен над головой и выстукивает звонко:

«Тум-балаки-тум, тум-балаки-тум… Тум, тум…»

Смех. Значит, соседки уже собрались. Почему не приходят за мной?

Помощи ждать не от кого. Даврон попросту сбежал после того, как наобещал, что защитит и мне нечего бояться. А у самого не хватило смелости явиться лично и сказать: ничего не получилось. Я бы, по крайней мере, не чувствовала себя обманутой и преданной. К тому же, нашёл кого прислать вместо себя – прыщавого урода, что был с подонками, которые тащили меня в машину на дороге. Урод заявился, выпалил: «Даврон сказал, что все нормально» и попятился, чтобы дать деру. – «Что, и все?!» – «Да, все». – «Даже записки не написал?» – «Нет, не написал». – По глазам видела, что врёт. Потерял, видимо. Да какая разница! Я все равно не стала бы читать. Очень мне нужны извинения и прощальные приветы. Я даже не разозлилась, настолько мне стало горько и одиноко.

Стала думать об Андрее. Ему, конечно, ещё хуже, чем мне…

И тут она появилась. Как всегда – не постучалась, не спросила разрешения. Вошла, словно в коровник или загончик с овцами, нагнулась и потрясла меня за плечо.

– Поздравляю с праздником! Сегодня замуж выходишь.

Вот и выходи сама! Я лежала с краю, лицом к двери, а тут перевернулась на другой бок и притворилась, что продолжаю спать. Она сказала:

– Эй, девочка, много дел надо сделать.

Мама тоже давно не спала. Лежала рядом со мной и молчала. Услышала Бахшанду, села и сказала резко:

– Оставь мою дочь в покое.

Она на маму даже не взглянула.

– Женщины пришли. Стыдно заставлять их ждать.

Я не шелохнулась. И тут наша тигрица меня удивила. Никогда от неё не ожидала. Она присела рядом с постелью и сказала мягко, даже ласково:

– Зарина, все так замуж выходят. Девушек не спрашивают, хотят они или не хотят…

Да?! Сама-то за моего папу выходила. За моего папочку любая девушка не просто бы пошла, бегом побежала. А те девушки, которых не спрашивают, хотят они или не хотят, – их замуж за людей выдают. Не за монстров, не за зверей… За простых деревенских парней. Хороших парней, которых если и не любила вначале, то, может быть, когда-нибудь, со временем полюбишь.

Мама сказала:

– Она не пойдёт. Справляйте свою свадьбу без нас. Отдайте ему другую девчонку. Свою.

Отбросила одеяло и встала. Бахшанда тоже поднялась на ноги медленным кошачьим движением. Бровь заломлена, рот сжат… Только хвоста не хватает – хлестать себя по бёдрам. Они с мамой стояли, с ненавистью глядя одна на другую, и мне чудилось, что тигрица вот-вот вскинет лапу, выпустит когти и мощным ударом раздерёт маме лицо.

– Тётушка, встаю, – сказала я.

– Заринка, не смей! – крикнула мама. – Лежи! Ты никуда не пойдёшь. Я не позволю. Я тебя не отдам.

Но я уже вскочила, схватила изоры и платье, лежащие у изголовья, и напялила их на себя. Я не могла допустить, чтобы из-за меня мамочка пострадала от этой ведьмы. Мама отвернулась от Бахшанды и медленно оделась. Когда заговорила, меня резануло – какой тусклый у неё голос:

– Это безумие. Ты не можешь…

Я сказала:

– Могу.

Повернулась к Бахшанде:

– Тётушка, я пойду умоюсь.

– Не надо, – сказала Бахшанда. – Тебя умоют, причешут и оденут.

Она взяла меня за руку и отвела в большую комнату, где обычно собиралась семья. Она была набита женщинами в ярких платьях. Собрались все кишлачные дамы. Весь высший свет Талхака. Жена раиса, жена счетовода, соседки… Слетелись, как мухи на мёд. Все разряженные. Все делали вид, что это обычная свадьба. Мы вошли, они разом вытаращились на нас и загалдели:

– Счастлив день твой, девушка.

– Ах, какая красавица.

– Слава керу твоего деда, Вера-джон, такую дочь родила!

Мы остановились в дверях. Тётушка Кубышка потянула меня на середину комнаты, приговаривая:

– Счастлив твой муж, красавица, да буду я жертвой за тебя…

Нет, это я буду жертвой за них. Пусть прикидываются, будто собрались на праздник и готовятся к настоящей свадьбе, но я-то знала, что они – весь кишлак – откупаются мной. Покупают расположение Зухуршо.

Тётушка Кубышка оглядела меня, как хирург перед операцией. Хотя лучше подошло бы – как мясник барашка.

– Принесите воды, – приказала она. – Вымою тебе голову, невеста-цветок.

Её перебила тётушка Лепёшка:

– А волосы убраны ли?

Вчера Бахшанда несколько раз подступалась ко мне с уговорами об этих злосчастных волосах, но я чётко сказала «Нет, ни за что!» и она отступилась. Меня слегка удивило, почему она не попыталась меня сломать, – обычно тигрица во что бы то ни стало желает добиться своего. Сейчас она только гордо вздёрнула голову и ответила:

– Не убраны.

Весь цветник глянул с неодобрением. И лишь тётушка Лепёшка сказала примирительно:

– Не беда. Дело недолгое.

Я сказала:

– Нет.

Тётушка Лепёшка покачала головой:

– Позор нам, если мы отправим тебя к мужу с неубранными волосами. Закон велит убирать волосы. Не упрямься, девушка.

Она взяла меня за руку.

– Даста б’гир! Руки убери! – крикнула мама. На этом её таджикский кончился, и она перешла на русский: – Вы что, не поняли?! Она не хочет! Вы не смеете заставлять.

Лепёшка попробовала уговорить нас обеих:

– Вера-джон, такой счастливый день – надо, чтобы всё прошло как должно. Чтобы красиво было… А ты, девочка, не бойся. Это совсем не больно. И нас не стесняйся – мы все тут женщины…

Цветник загалдел:

– Хуршеда правильно говорит. Надо, чтоб красиво было.

– Не дело это.