Стекла в терему узорами ледяными покрылись. Да, у Коркута печку жарко топят. Болеет он все. Так, чтоб до костей степняка прогреть, лекарь велел, да истопник старается.

От жара такого у Коркута в горнице скло оконное, что ближе к печке, уж оттаяло, — потекли узоры морозные талой водой.

— Ненадолго я, — сразу Славка предупредила.

У порога встала, дышит тяжело, — страшно, коли заприметят, подумают уж… Да, ничего хорошего не подумают про девку, которая на ночь глядя к парню сама пришла.

— От окна отойди подальше, — хозяину горенки велела.

Коркут послушно к печи посторонился, стул резной подвинул, чтоб место для плясок освободить.

— Представь, что у тебя к коленкам да к локоткам ниточки привязаны, и дергает кто за те веревочки вверх, а ты поддаешься, — как ее саму Балуй учил, так уж и она Коркуту сказывает.

— Покажи, — попросил. — Мне повторить проще.

Нескладно девке в тулупе, да еще с детскими валенками в обнимку плясать, да уж постаралась что-то похожее изобразить. Стал он за ней повторять — плохо гнется, как кол проглотил.

Еще раз для него запрыгала, валенки бросила, ладошки растопырила — по-настоящему лягухой скачет, из сторону в сторону качается, колени к локтям тянет.

Волосья у Нежданки уж длинные к зиме отросли. Да, она все одно их не плетет в косу, путает по-прежнему да под платок убирает. Сейчас ткань сбилася, голова лохматая из стороны в сторону на тонкой шейке качается. Коркут улыбку сдержать не смог.

Смешно ему на нее смотреть, а на себя злится, что таки простые движения повторить не может. А девчонка не сдается, головой кивает, подмигивает — подбадривает его, как княжича малого. Стало уж потом выходить. Чай, не китайна грамота, — можно повторить, коли много раз показали.

Не подумали они, что в свете от лучины страшные тени по стенам горницы плясали, а то уж видать в окно было, как раз с той стороны, где морозные узоры подтаяли. Прямо со двора видать!

А Морица-мокрица ходила к ключнице на чернавку жаловаться. Третью девку за пять дней заменить просила. Уж самых тихих и покладистых девочек ей прислуживать выбирали, а все одно скандалом да слезами заканчивалось — на всех зло княжна срывала: посуду била, ногами топала, визжала до хрипоты.

Шла Морица по двору обратно злющая, да застыла, остолбеневши. Такое-то у Коркутхана в горнице заприметить — черти что ли пляшут? Да, уж по лохматой башке понятно, кто на огонек к степняку заглянул.

Вот как оно так получается, что даже нянька — дура дремучая, что с утра до вечера в заботах с малыми княжичами по терему носится, и та успела гарного хдопца себе к рукам прибрать. Чай, миловаться до утра на перинах станут, о любви друг другу шептать горячо…

А она, княжна образованная, с растерзанным в клочья сердцем к себе в горенку торопится с тайного свидания в амбаре за коровником. Да одна потом коротает ночи длинные холодные… А уж восемнадцать годков почти Морице — замуж давно охота.

Где справедливость на этом свете? К кому с таким вопросом обратиться?! Кто судьбу поправит?

Ну, уж на Славку теперь она точно княгине нажалуется, не постесняется. Подзадержалась в терему девка лохматая, пора и честь знать. Пинком под зад няньку, да — на улицу Гнилая Кочерыжка, или где там скоморохи вшивые в Граде гнездятся? Да, уж лучше сразу гнать распутную девку из Града за ворота поганой метлой!

Факельщик у рябины заснеженной стоял, во всю глотку зевал, пером гусиным в ухе крутил, чтоб не уснуть. Факел в сугроб воткнул, пока снег от огня не подтает, постоит так какое-то время, потом в другой сугроб воткнет — так служба и идет, к утру уж все сугробы лунками от факела утыканы станут.

— Поди ко мне! — строго княжна велела.

Тот факел подхватил да подбежал, рядом с княжной в снег огонь воткнул.

— Видишь, что у степняка в горнице делается? — строго спросила.

Тот закивал, опять рот от зевоты раззявил.

— Башку лохматую в окне хорошо запомнил? — снова Морица вопрошает.

Тот сызнова кивает, как болван.

— Звать как?

— Славка вроде, — отвечает.

— Правильно, — княжна усмехнулась. — Тебя самого как звать?

— Бу… Бу… Булыга, — не сразу, да вспомнил.

— Завтра, как покличут к княгине, беги со всех ног, — строго велела. — Понял?

Малиновый башкой закивал, а факел тем временем в снег повалился, зашипел да погас.

— Вот же дурак! — Морица засмеялась.

Да, к себе через темный двор пошла. А Булыга в гридницу побег факел сызнова разжигать.

Яромир в крепости снежной совсем рядом стоял, да все слыхал. Понял уж он про каку башку лохматую речь идет, нет других похожих в терему, одна Нежданка — сестренка его чудно волосья путает.

Славка торопилась через двор рано по утру. Послали ее за веревочками к ключнице, чтобы флаги над крепостью поднимать.

— Эй, девка! Как тебя там… — нарочито небрежно крикнул Яромир. — Варюжки нашлись!

Нежданка дернулась, как от удара, потом дух перевела, да подошла степенно. Отдает ей дружинник рукавички белы махоньки, а сам шепчет:

— Княжна ночью видала, как ты в горнице плясала с чернявым… Княгине жаловаться станет.

Побледнела Нежданка, не ожидала еще такой подлости от Морицы. Денек бы ей всего один, чтобы Коркутхана спокойно из Града вывести.

— Благодарствую, — поклонилась дружиннику, варюжки Игоря забрала.

— Булыгу-факельщика мы уж напоили в гриднице, пьяный валяется, лыка не вяжет, — брат все шепчет скороговоркой. — В свидетели княжна его призывала.

Снова кивнула Нежданка. Еще и факельщик ту пляску ночную видал, уж так просто не отговоришься теперь… Одной Морице княгиня, может, и не поверила бы, много уж та напраслины на людей зазря возвела — злая девка.

— Хошь, коня отвяжу — успеешь убраться подобру-поздорову? — снова брат спрашивает.

— Не надо, так справлюсь, — кивает нянька благодарно, рукавички беленьки теребит, пылинки невидимые с них сдувает. — Не одна я… Спас ты нас… Авось, еще где свидимся…

Поклонилась дружиннику, да в