Спокойнее.

Спокойнее.

Спокойнее.

Лайла мало чего боялась. Но не любила тесных темных мест. Попыталась отыскать на себе ножи, но они исчезли. И безделушки из кармана тоже. А с ними и белый осколок. Лайлу обжег гнев.

Огонь.

Вот что нужно. Ну что плохого натворит огонь в деревянном ящике, сухо подумала она. В худшем случае она сгорит, не успев выбраться. Но чтобы освободиться – хотя бы для того, чтобы отомстить Вер-ас-Ису и его людям – надо перерезать веревку. А веревки горят.

Лайла стала призывать огонь.

«Тигр, о тигр, светло горящий…»

Ничего. Даже искорки. Вряд ли это действует рана – она уже подсохла, а с ней высохло и заклятие. Так оно устроено. Так или нет? Должно быть, так.

Паника. Опять паника.

Лайла зажмурилась, сглотнула и попыталась еще раз.

И еще.

И еще.

* * *

– Сосредоточься, – велел Алукард.

– Тебе не кажется, что это довольно трудно? – Лайла стояла посреди его каюты с завязанными глазами. Когда она видела его перед тем, как завязать глаза, он сидел в кресле, закинув ногу за ногу, и потягивал темный напиток. Судя по звукам – звякнула бутылка, забулькала жидкость, – он еще был там.

– Открыты глаза или закрыты – разницы нет, – сказал он.

Лайла так не считала. С открытыми глазами она могла призвать огонь. А с закрытыми – никак.

– Какой во всем этом смысл?

– Смысл в том, Бард, что магия – это чувство.

– Как зрение, – буркнула она.

– Как зрение, – подтвердил Алукард. – Но не совсем. Магию нет нужды видеть. Надо осязать.

– Осязание – это тоже чувство.

– Не болтай.

О ноги потерлась Эса, и Лайле захотелось пнуть ее.

– Терпеть ее не могу.

Алукард будто не услышал.

– Магия – это все и ничего. Это зрение, и вкус, и запах, и звуки, и прикосновение, и что-то совсем иное. Это средоточие всех сил, и в то же время она сама по себе. И когда ты научишься ощущать ее присутствие, она всегда будет с тобой. А теперь прекрати ныть и сосредоточься.

* * *

Сосредоточься, велела себе Лайла. Она чувствовала магию в своем сердце, даже не видя ее. Надо лишь дотянуться.

Она зажмурилась, пытаясь внушить себе, что темнота – это ее собственный выбор. А она сама – открытая дверь. И полностью владеет ситуацией.

«Гори», – подумала она, и слово чиркнуло внутри, как спичка. Она щелкнула пальцами и ощутила знакомый жар огня. Веревка вспыхнула, на миг осветив ящик – тесный, очень тесный; Лайла повернула голову, и на нее уставилась хищная пасть. Лайла узнала в ней собственную маску, и в тот же миг ее передернуло от боли. Когда огонь парил над пальцами, он лишь согревал, но, коснувшись веревок, жестоко обжег.

Она подавила вскрик и дернула. Веревка порвалась. Освободив руки, Лайла загасила пламя и снова погрузилась в темноту. Выдернула кляп, села, чтобы дотянуться до лодыжек, и громко ударилась головой о крышку ящика. Чертыхнувшись, упала назад, потом, осторожно извиваясь, нащупала и развязала веревки на ногах.

После этого надавила на крышку ящика. Та не поддалась. Лайла осторожно свела ладони, между ними вспыхнул крохотный язычок пламени. При его свете она разглядела, что на крышке нет защелок. Обыкновенный ящик. Крепко заколоченный. Лайла потушила свет и положила ноющую голову на дно. Вздохнула раз-другой, успокаиваясь. «Эмоции – это не сила», – вспомнила она одну из бесчисленных поговорок Алукарда. Потом прижала ладони к дощатым стенкам и надавила.

Не руками, а волей. Воля против дерева, воля против гвоздей, воля против воздуха.

Ящик дрогнул.

И рассыпался.

Выскочили железные гвозди, треснули доски, воздух изнутри ящика вытолкнул все наружу. Посыпались обломки. Лайла прикрыла голову, встала на ноги, вдохнула полной грудью. Саднили ободранные запястья, руки тряслись от боли и гнева. Лайла озиралась. Куда ее занесло?

Она ошибалась. Это не земля. Она в трюме. Корабль неподвижен, а значит, еще стоит в порту. Лайла посмотрела на обломки ящика. Жестокая ирония судьбы: ведь она сделала почти то же самое со Стейсеном Эльсором. Лайла утешила себя тем, что, если бы действительно затолкала Эльсора в ящик, то проделала бы дырочки для воздуха.

Из обломков ей подмигнула маска демона. Она вытащила ее и надела. Ей было известно, где живет Вер-ас-Ис. Она видела его команду в «Солнечном луче», таверне на той же улице, что и «Блуждающая дорога».

Лайла выбралась на палубу.

– Эй, – окликнули ее. – Ты что тут делаешь?

Лайла не замедлила шаг. Быстро пересекла палубу, спустилась на пристань, не обращая внимания ни на крики за спиной, ни на утреннее солнце, ни на далекий радостный гул.

Она честно предупредила Вер-ас-Иса о том, что с ним будет.

А Лайла умела держать слово.

– Повторяю: ты должен проиграть. Что тут непонятного?

Рай, кипя от ярости, мерил шагами палатку Келла.

– Тебя тут вообще быть не должно, – сказал Келл, потирая ноющее плечо.

Он и не собирался выигрывать. Только хотел, чтобы поединок вышел хороший. На равных. И не его вина, что Рул-волк споткнулся. Не его вина, что в девятках предпочитают ближний бой. Не его вина, что вескиец накануне слишком хорошо повеселился. Он не раз видел, как Рул сражается, и знал: это отличный боец. Ну почему сегодня он не смог выступить так же блестяще?

Келл провел рукой по слипшимся от пота волосам. Серебряный шлем лежал на подушках.

– Келл, нам только этого не хватало.

– Это вышло нечаянно.

– Слышать ничего не хочу.

Гастра стоял у стены, явно мечтая провалиться сквозь землю. А над центральной ареной все еще гремело имя Камероу.

– Смотри на меня, – рявкнул Рай и поднял лицо Келла за подбородок, чтобы их глаза оказались на одном уровне. – Ты должен проиграть этот поединок. – И снова зашагал. Он говорил вполголоса, хоть и велел Гастре убрать из шатра всех посторонних. – В девятках счет идет на очки, – продолжал он. – В каждой группе победит тот, кто наберет больше других. Если повезет, один из оставшихся разобьет противника всухую, но тебя касается только одно: Камероу должен уйти.

– Если я слишком сильно проиграю, это вызовет подозрения.

– Тогда проиграй не слишком сильно, – отрезал Рай. – Единственное утешение, какое я могу тебе предложить – я видел твоего следующего противника, и у него хватит сил побить тебя. – Келл насупился. – Ну, хорошо, побить Камероу, – поправился Рай. – Именно это он и должен сделать.

Келл вздохнул: