и сложил руки на груди крестом. — Ездил же он до Вас сто с лишним лет, и ничего, как видите, все здоровы — насчёт «живы» не могу гарантировать. Ну, кроме машиниста.

Ева исподлобья посмотрела на Ранеля, но тот и бровью не повёл.

— Когда будет остановка? Я хочу сойти с поезда.

Ранель недовольно цокнул и нехотя посмотрел на часы.

— Вокзал через пять минут, но предупреждаю: поезд не останавливается. Хотите сойти — сходите, а как — это уже Ваши проблемы.

— Дайте. Мне. Сойти. С поезда, — угрожающе зашипела Ева, почти не разжимая зубы. Глаза Ранеля опасно сверкнули в полумраке кабинки машиниста.

— «Остановите, вагоновожатый, остановите сейчас вагон! Поздно…» Этот поезд никогда не останавливается, и делать исключение ради души, которая возомнила, что может приручить Сатану, тоже не будет. Имеете смелость — прыгайте, а не имеете — добро пожаловать на борт «заблудившегося трамвая», как называют этот поезд. Поезд в никуда. И билет у Вас, Ева, в один конец. Сойдёте Вы сейчас, не сойдёте — не важно, конечная станция одна и та же, — сказал, будто сплюнул, Ранель и скрылся в темноте коридора.

Ева осталась одна. Она ещё раз осмотрела панель управления поездом, но там ничего, кроме руля, не было, и остановить поезд было физически невозможно. Прыгать на ходу? Абсурд: она сломает себе все кости, какие только можно. Тут взгляд Евы зацепился за стремительно приближающуюся реку: теперь это была уже не тонкая ниточка где-то за горизонтом, а вполне широкая и, по всей вероятности, глубокая река, чернеющая своими водами в паре сотен метров от поезда.

Ева быстро приняла решение. Выбежав из кабинки машиниста, она отыскала ближайшую дверь и, собравшись с силами, подняла тяжёлый, порядком заржавевший затвор — дверь поддалась. Грохот колёс о рельсы оглушил Еву: теперь она слышала только этот ужасный шум и свист разрезанного составом воздуха, видела под собой смазанную картинку улетающей в никуда земли и чувствовала резкие порывы ветра. Ева встала на самый край; ладони вспотели и похолодели, сердце будто сжала чья-то крепкая ледяная рука, по всему телу разлилась слабость; Ева сама не заметила, как перестала дышать.

— «Шёл я по улице незнакомой и вдруг услышал вороний грай, и звоны лютни, и дальние громы, передо мною летел трамвай», — Ева слегка обернулась и увидела прислонившегося плечом к стене Ранеля. — Николай Степанович Гумилёв.

Ева развернулась обратно и постаралась сосредоточиться. Сто метров… Пятьдесят… Тридцать… Въехали на мост… Поезд зазвенел и загрохотал всеми своими механизмами, становясь просто невыносимым для человеческого уха. Ева мельком заметила, как мимо быстро проплыл иссохшийся старик и навеки остался где-то в начале моста. Приближалась середина реки.

— «…Через Неву, через Нил и Сену мы прогремели по трём мостам. И, промелькнув у оконной рамы, бросил нам вслед пытливый взгляд нищий старик, — конечно, тот самый, что умер в Бейруте год назад». Прыгайте, Ева, прыгайте. Другого шанса уже не будет.

И Ева прыгнула.

Как это всё было странно! Ева прекрасно осознавала, что бредит, ведь в действительности такого не бывает… Всё выглядело так сюрреалистично и неправдиво! Но почему-то и удар во время столкновения с поверхностью реки, отозвавшийся неприятной болью по всему телу, и вода, ещё холодная в начале лета, и сомкнувшиеся над головой волны, и намокшая одежда, гирей тянувшая ко дну, — всё было вполне настоящим. Ева вынырнула на поверхность и неспешно поплыла к берегу, на котором уже стоял, протянув ей руку, Ранель и терпеливо ждал, когда она подплывёт.

— Как вода? — спросил он, когда Ева, схватившись за его грубую шершавую ладонь, взобралась на берег.

— Ещё холодная, — ответила она, когда перевела дыхание. — Ну и куда Вы теперь поведёте меня, Сусанин?

Ранель усмехнулся, провожая взглядом улетающий прочь поезд.

— Тут до вокзала всего ничего — минут пять ходьбы. Обсохнете там, отдохнёте, подождёте следующего поезда.

Шли быстро. Ева постоянно ускоряла шаг, пытаясь догнать мужчину, потому что, во-первых, насквозь промокшая одежда и даже любезно предоставленная Ранелем куртка не особо грели, а во-вторых, его шаг, несмотря на небольшой рост, равнялся как минимум двум шагам девушки. Тёмный лес по бокам железной дороги настороженно молчал и будто внимательно следил за двумя человеческими фигурами; в какой-то момент он напомнил Еве её парк, который она знала, как свои пять пальцев, но она тут же отбросила эту мысль. Нет, сейчас её окружает далеко не парк: в нём нет дорог и фонарей, нет людей, нет старенькой часовенки, про которую помнит одна душа во всём мире, нет ничего знакомого и родного, и, кто знает, что прячется среди стволов этих мрачных и угрюмых деревьев.

Как и обещал Ранель, где-то через пять минут ходьбы показалось старое полузаброшенное здание вокзала. Обшарпанные, серо-зелёные от плесени стены навевали тоску и уныние на всякого, кто подходил к зданию ближе, чем на тридцать метров; разбитые ступеньки вели на пустую и холодную платформу, на которой разве только вечный спутник и скиталец ветер ночует, когда он особо остро нуждается в одиночестве. Никогда и никем не мытые стёкла неестественно больших окон слепо смотрели на не меняющийся из года в год пейзаж, состоящий из противоположной платформы и кривого ряда сине-зелёных елей.

— Что это за вокзал? — спросила Ева, стараясь найти на здании хоть какие-нибудь опознавательные знаки, но ни названия станции, ни карты города нигде не было видно, единственным прибором для ориентации в пространстве здесь были большие часы без стрелок.

— «Где я? Так томно и так тревожно сердце моё стучит в ответ: «Видишь вокзал, на котором можно в Индию Духа купить билет?» — ответил строками из стихотворения Ранель, прорисовывая взглядом контур здания. Ева невольно заметила, что в его глазах вдруг появилась какая-то светлая печаль, словно это место было до боли ему знакомо и он, более неподвластный самому себе, безвозвратно тонет в воспоминаниях.

В любой другой раз Ева бы обратила на это больше внимания, но сейчас она думала только о том, как бы побыстрее согреться, а потому, недолго думая, дёрнула за рассохшуюся ручку скрипучую деревянную дверь и зашла внутрь.

Глупо было ожидать от внутреннего убранства чего-то более роскошного, чем от внешнего вида здания, но, как говорится, надежда умирает последней. За окном потемнело, как перед проливным дождём, но даже в этом тусклом свете были видны облака летающей пыли, поднявшейся со всех поверхностей от хлопка дверью. Несмотря на то, что здесь явно давно никто не убирался, нельзя было сказать, что здесь явно давно никого не было, и Ева даже не знала, радоваться этому осознанию