— Будем надеяться, что когда-нибудь судьба ещё сведёт нас с Вами на узкой дорожке, — добавил Михаил, и в этот момент ветер от проезжающего мимо поезда развеял его длинные пшеничные волосы. — Кстати, об этом… У нашего многоуважаемого Саваофа Теодоровича есть привычка отдыхать летом в Крыму. Не буду Вас обманывать, обычно он отдыхает достаточно далеко от Ялты, но, я думаю, в этом году он немного изменит свои планы.

— И, может быть, даже время, — лукаво подмигнул Гавриил в подтверждение слов Михаила.

Ева тепло улыбнулась. Михаил широко расставил руки, и девушка с радостью обняла сразу обоих близнецов — от них почему-то пахло ладаном…

***

Поезд тронулся. Ева ещё долго махала Михаилу и Гавриилу, пока те не скрылись из виду, но, наконец, пропали и они, а вместе с ними и связь с предыдущими двумя месяцами. Железнодорожные пути ловко уводили поезд в противоположную сторону от города, оставались позади оживлённые дороги, шумные эстакады, небоскрёбы, разрезающие своими верхушками низкие облака, стремительно летящее, как ласточка, метро — всё позади. Пошёл пригород: одна полузаброшенная, заросшая мхом и плесенью платформа сменялась другой, на которой, словно призрак, иногда мелькал заспанный работник, пустые белые домики, как грибы, иногда вырастали вокруг огромного, слишком яркого и помпезного для подобной местности торгового центра, который стоял в их окружении, как баобаб в пустыне. Но и пригород закончился. Слишком резко и незаметно исчезло куда-то шоссе с незасыпающими машинами, исчезли белые коробки-домики, исчез баобаб-ТРЦ, и вместо них вдруг появился густой еловый лес, явно посаженный человеческой рукой. Пожалуй, именно на этом моменте и заканчивается смысл смотреть в окно, потому что дальше ничего, кроме картины «лес — река — лес», не будет, разве что ельник сменится на широкую листву.

Ева откинулась на кожаную спинку сидения и осмотрелась: пока она ехала одна, что, конечно, не могло не радовать, потому что сейчас общаться с кем-то ей не очень хотелось. В любом случае, больше одного попутчика у неё быть не могло, а потому она свободно выдохнула и занялась своими делами.

Прозанималась она ими недолго. Солнце, уже успевшее подняться в небо достаточно высоко, скрылось за серой пеленой облаков, тем самым лишив всех пассажиров поезда возможности нормально читать, так что и Еве в итоге пришлось закрыть свою книгу. Она снова уставилась в окно: там был всё тот же непонятный елово-сосновый лес, который они проезжали и час назад, и два часа, и три. Особых занятий у Евы не было — конечно, она могла ещё повитать в облаках, но, как показывал недавний опыт, это было не самой лучшей идеей, поэтому единственное, что пока ей оставалось — это смотреть в окно. Вскоре это занятие ей наскучило, и Ева решила пройтись по поезду в надежде занять себя хоть чем-нибудь — она даже согласилась бы на непринуждённое общение с бортпроводником, лишь бы не маяться от скуки и безделья.

Это был классический поезд — что я могу ещё добавить в его описание? Белое грубоватое бельё, не подходящие по размеру матрасы, мутные стёкла — всё то, что так привычно и знакомо. Ева неспешно шла по вагону, ненавязчиво заглядывая в каждое купе: вот два пассажира, познакомившиеся буквально пять часов назад, уже ведут жаркие споры на какую-то известную одним им тему — и Ева для них чужая, — вот большая семья, которая оккупировала целых два купе, и поэтому дети лазят, как обезьянки, по железным прутьям из одного в другое, а взрослые громко перекидываются фразами, даже не вставая со своих мест — и для них Ева тоже чужая, как бесплотный призрак, — вот женщина лет тридцати сидит в спокойном одиночестве и ждёт, когда муж вернётся с заваренным чаем — и для неё Ева не более, чем бледная полупрозрачная тень.

Вагон закончился, и Ева будто оказалась в необитаемом промежутке между двумя маленькими мирками; оглушительно грохотали колёса о бесконечные рельсы. За вымытыми дождями окнами всё так же мелькал лес, только иногда медленно проплывали мимо поезда, как яхточки, белые будки железнодорожного переезда. Ева облокотилась спиной на холодную стену и уставилась невидящим взглядом в никуда. Ей вспомнились слова Кристиана на их последней встрече: «Я много чего испытал на себе, много перетерпел, а к отчуждённости и одиночеству привыкнуть не могу». Неужели и она никогда к ним не привыкнет? Она давно уже заметила за собой, может быть, плохую привычку не привязываться к людям, чтобы потом, когда придёт час разлуки, она могла оставить их легко и свободно, как она сделала это с, на самом деле, многими знакомыми за свою жизнь. Было ли ей совестно за то, что она с такой лёгкостью отказывается от тех, кто мог бы быть ей дорог? Пожалуй, да. Но то ли совесть каждый раз засыпала именно на том моменте, когда старые друзья хотели встретиться с ней снова, то ли сама Ева не находила в этом ничего особо страшного, но ни с одним из прошлых знакомых она пока не возобновила общения и не предпринимала попытки это сделать. Надо отдать должное, что подобная черта характера Евы была лишь одной стороной медали: если она и привязывалась к кому-нибудь — а это были буквально единицы, — то уже не забывала их ни на миг и могла идти за ними хоть на край света.

Из раздумий её отвлекло какое-то движение за окном. Ева повернула голову и чуть не подпрыгнула от испуга: за мутным стеклом чья-то чёрная мохнатая рука махала из стороны в сторону, очевидно, стараясь привлечь её внимание. Убедившись, что Ева видит её жесты, рука несколько раз ткнула указательным пальцем в сторону затвора, которым на время движения запирались двери. Вскоре за окном появилась вторая рука, третья, четвёртая, а затем собой загородила свет огромная чёрная обезьянья голова с белыми слепыми глазами, фосфорицирующими при каждом движении, и молчаливым взглядом уставилась на Еву в ожидании её действий.

Ева, как зачарованная, подошла ближе: теперь она могла подробно рассмотреть монстра, преследующего её в кошмарах уже не первый раз. Это был громадных размеров орангутанг, покрытый чёрной густой шерстью, у которого почему-то периодически было то четыре конечности, то восемь; маленькие глаза с бельмами на широкой морде, внимательно следящие за каждым движением Евы, создавали неприятное ощущение, вызывая большое желание побыстрее смыть с себя этот мутный слепой взгляд. «Чёрная обезьяна, — подумала Ева, рассматривая неподвижного монстра буквально в десяти сантиметрах от неё, — одно из животных Сатаны, хочет сейчас, чтобы я впустила его в поезд.