Пен понимала, что несвойственными для нее игривыми словами принцесса пытается умерить свою гордыню, облегчить принятие предложенных условий. Ничего не ответив, она подошла к окну. Налетевшая снежная буря кончилась так же быстро, как началась. В свете факелов у стен белели наметенные кучки снега.

Выйдя из покоев принцессы, Оуэн довольно долго петлял по извилистым, узким коридорам, предназначенным для служебного пользования, и ни разу не наткнулся на стражников. Видимо, охраняется только парадный вход в покои, да и то, решил он, совсем не обязательно: кто мог всерьез думать о побеге отсюда? Уж, во всяком случае, не три‑четыре слабых женщины. Так должны были рассуждать Нортумберленд и иже с ним.

Оуэн не слишком хорошо знал все пути и переходы в огромном замке, не говоря о его тайных ходах, но сумел все же выбраться из лабиринта коридоров в кухонное помещение, недалеко от которого находились конюшни.

Здесь он обнаружил сонного конюха, готового по первому зову хозяина подать лошадей или выполнить другие срочные поручения.

В этот раз поручение он получил от Оуэна. Тот показал ему печать принцессы и от ее имени велел к рассвету подготовить и вывести на центральный двор карету, запряженную лучшими лошадьми, в которой сама принцесса проследует на первую утреннюю службу в собор Святого Павла. Распоряжение не вызвало никакого удивления: во время своего пребывания в замке Мария не раз посещала именно эту церковь.

На чем Оуэн посчитал свою миссию в замке оконченной и удалился из него тем же путем, как и вошел, — через боковую калитку.

Оглушенный им накануне стражник так и лежал в кустах. Оуэну стало жаль ни в чем не повинного беднягу, и, рискуя быть обнаруженным, он оттащил его в караульное помещение, после чего отправился вдоль внешней стены к главному входу: удостовериться, что агенты французского посланника выполнили задание и жители Лондона, несмотря на ранний час, начали стекаться к замку.

— А теперь, мадам, нам пора отправляться, — сказала Пен, отворачиваясь от окна, за которым гасли последние звезды.

Принцесса Мария стояла позади нее, одетая в простое саржевое платье своей служанки и в ее же плащ. И то и другое было ей велико, что придавало принцессе совсем простецкий, непрезентабельный вид. Рядом с ней были Матильда и Сьюзен, обе напуганные и растерянные.

— Вы уверены, что нас не остановят? — негромко спросила принцесса.

— Нет, мадам, — честно призналась Пен. — Но другого шанса у нас не будет… Мы все рискуем, — осмелилась она напомнить.

— Хорошо, — сказала та. — Пожалуй, вы правы. Тогда идите вперед, как положено по чину.

Последние слова были произнесены с легкой иронией, жестом она указала на дверь.

Пен передала ей в руки ребенка, завернутого в одеяло, и с болью в душе наблюдала, как неловко, на ее взгляд, та взяла его.

— Держите крепче, мадам, — с беспокойством сказала она.

— Думается, до кареты я сумею донести, — обиженно проговорила принцесса. — Потом вы сразу получите его обратно.

Пен молча поклонилась и направилась к двери. Сьюзен отодвинула тяжелую щеколду, и, опустив на лицо густую вуаль, Пен первая вышла из комнаты. Небольшую процессию замыкала принцесса с ребенком на руках.

Сердце у Пен учащенно билось, но она старалась упорно думать о благополучном исходе: во дворе их должна ожидать карета, ворота будут широко открыты для дочери короля Генриха VIII, а на улицах их сразу окружат и будут сопровождать ликующие толпы лондонских жителей, преданных своей будущей королеве.

Стражник, стоявший у подножия лестницы, по которой они спустились, не посмел остановить их. У него не было приказа задерживать кого бы то ни было, выходящего из покоев принцессы. Его делом было докладывать о прибывающих туда. Он знал одно: хозяйка этих покоев — высокочтимая гостья графа Пемброка, владельца замка.

Тем более что одна из сопровождавших принцессу дам соизволила сказать ему:

— Принцесса отправляется к утренней службе в собор Святого Павла.

— Да, мадам, — ответил он с глубоким поклоном.

На нескладную женщину с ребенком на руках он вообще не обратил внимания: мало ли кого решила пригреть принцесса Мария, такая благочестивая и праведная.

Когда женщины уже вышли во двор, он все‑таки решил доложиться сержанту, а заодно погреться в караулке.

— Отправились в церковь, говоришь? — переспросил сержант. — Никто ничего не сообщал мне про это.

Стражник пожал плечами:

— Что с того? Может, позабыли, а может, принцесса только сейчас надумала ехать.

Сержант поднялся от печки, возле которой грелся, застегнул мундир на толстом животе.

— Так или не так, — сказал он, — лучше пойду и сообщу милорду. Если он проснулся.

Пен старалась идти не спеша, спокойно, чтобы не вызвать лишних подозрений, что было нелегко: волнение усиливалось, она думала о принцессе, о ребенке у нее на руках, о том, что вся затея может рухнуть в любую минуту, а мальчика надо вскоре кормить, ему может стать холодно… А когда они, даст Бог, доберутся до церкви, где там она его покормит и согреет, если принцесса и она тоже будут стоять на коленях в часовне Богоматери?

Замок просыпался, приходил в движение. Стражники‑факельщики покидали свои посты, слуги гасили факелы, горевшие на стенах. Все, проходившие мимо небольшой группы женщин, останавливались и отвешивали поклоны. Женщина в густой вуали отвечала им легким наклоном головы.

Пен облегченно вздохнула. Посреди центрального двора в серых холодных лучах рассвета она увидела карету и двух всадников по бокам. Из конских ноздрей шел пар.

Не ускоряя шага, она приблизилась к карете, села в нее… Боже, как поднимется сюда принцесса с ребенком на руках?.. Но и та оказалась в карете — позади, в самом темном углу.

Кучер щелкнул бичом как раз в тот момент, когда во дворе появился Пемброк в меховом плаще, наброшенном поверх ночного халата. Чуть ли не наступая на полы, он подбежал к карете.

Пен сжалась от страха, но у нее хватило сил опустить окно и громким шепотом приказать всаднику, находившемуся с ее стороны, чтобы тот немедленно дал сигнал стражникам открыть ворота. После чего закрыла окно и откинулась во мрак кареты.

—..Мадам! Мадам! — кричал граф Пемброк, пытаясь нагнать карету. — Подождите! Я поеду с вами… Да стойте же, черт побери!

Это уже относилось к кучеру, и тот придержал лошадей.

Пен приложила ко рту носовой платок, изобразила кашель и, не подвигаясь из своего угла к окну, заговорила сдавленным голосом:

— Я не могу, к сожалению, дожидаться вас, милорд. Иначе опоздаю на утреннюю службу. Вы знаете, как она для меня важна.

Она снова закашлялась.

— Мадам! — в искреннем отчаянии воскликнул он. — Вы совсем охрипли. Вам нельзя выезжать в эти утренние часы. Останьтесь, прошу вас!