– Если бы ты не появилась, – прошептал Миаль. – Если бы он тебя не полюбил… – Он подтянул ее ближе, пытливо вглядываясь в ее лицо. – Да чем ты его взяла? Грязная… злобная… дикарка… почему ты?…

Он мотнул ее из стороны в сторону. Так легко, словно она была просто большой куклой, провинившейся собакой, чем или кем угодно, кроме…

– Отпусти, – просипела Чара, ненавидя себя за то, что просит пощады, вместо того чтобы как следует его ударить. Но она не могла даже поднять рук. – Отпусти, Миаль, ты меня убьешь.

Он очнулся и толкнул ее обратно на стул. Чара покорно опустилась, откинулась и принялась растирать шею. Миаль возвышался над ней, но смотрел теперь поверх ее головы. Он быстро спрятал руки за спину.

– Если бы тебя не было, мы бы рано или поздно помирились. Я уверен. Ведь все братья взрослеют, – едва различимо сказал Паолино. Его слова были полны горечи.

– Но не все становятся врагами.

– Чара.

Нужно было остановиться. Раз и навсегда. Прямо сейчас. И неожиданно она осознала, что сможет.

– Да, – произнесла она. – Я знаю. Ты прав. То, что ты выбрал свой путь, не было предательством. Как и…

– То, что он выбрал свой?

Она кивнула, ощущая стук в висках. Миаль коснулся ее плеча, и она не стала открывать глаза.

– Ничего не получится, если мы будем обвинять друг друга, Чара.

– Заботься о них, – попросила она. – У тебя больше возможностей. Докторов никто не жалует, ведь мы даем такие мерзкие лекарства…

Миаль рассмеялся, да и она сама невольно усмехнулась.

– Только не забывай делать уколы. – Он подмигнул, придвигая коробку со шприцем и ампулами поближе. – Почему-то мне кажется, тебя полюбят.

Как ни странно, он оказался прав. Как ни грустно… он оказался прав.

Она почти не боялась за них. Знала: найдутся те, кто, скорее всего, не допустит, чтобы, увидев фотографии, близнецы бросились в Аканар. Не допустит Страж… наверное, не допустит Лирисс. Ласкез останется с одним, Тэсс – с другим, и все, абсолютно все, даже сумасшедшая Ву, будут в безопасности. Вот только…

Есть тот, кого никто и никогда не останавливал. Кого нельзя остановить.

Глупый барсучонок.

Она закрыла лицо руками.

Наверное, если бы Грэгор Жераль был чуть милосерднее и позволил ей каким-либо способом сказать несколько слов одному из тех, с кем она путешествовала от острова Четырех Ветров до Такатана… она выбрала бы не свою дочь. Не своего сына. Не последних из веспианской шестерки.

Она выбрала бы его. Бешеного, упрямого недоумка, которого что-то заставляло все это время хранить ее секреты. Выбрала бы и просто попросила не приезжать.

Но ей не дали времени ни на какие разговоры. Ей дали платье.

Прошлое

Ширу Харрис – школьный учитель из их городка – любил две вещи: древности и странствия. Древности он выискивал в старых домах и подвалах, а в странствия отправлялся всякий раз, как у детей начинались каникулы. Из своих путешествий он всегда что-нибудь привозил. Либо вещи, либо идеи.

Алопогонные ни в чем его не подозревали: для них он был чудаковатым дикарем. Примерно таким же дикарем, как большинство веспианцев, – он шарахался от поездов, прятался при появлении Небесных Людей. Он учил детей тому, чему и должен был: не ходить на железные тропы, не читать чужих книг. Ширу мог рассчитывать на спокойную счастливую жизнь. Но хотел вовсе не этого.

Давно-давно, в детстве, семью его лучшего друга – гениального Зодчего Чепмэна Деллависсо – забрали в Стенной район солдаты в черно-красной форме. Чепмэн перестал появляться на улицах, ходить в школу. Пропал для всех, но… мальчики не раздружились. Последнее, что может помешать настоящей дружбе, – стена из кирпича. Чепмэн принял новый дом, новую роль, но не отказался от того, чем дорожил. Этот нелюдимый человек был поразительно верен тем, к кому привязывался. Верен до конца. Чепмэн делился с Ширу всем: и хорошей едой, и интересными секретами. Ширу делился своими историями. Он сочинял их уже тогда.

Вокруг этих двоих со временем образовался кружок, состоящий из «тех-кто-знает». Знает природу воздушных кораблей и то, откуда берутся Звери. Знает, о чем пишут в книгах Большого мира, и сколько вокруг лжи. «Те, кто знает» – да, так звал их маленькую компанию Харрис. У него была и такая привычка: всему подбирать звучные названия, а товарищам – прозвища.

В кружок Чепмэн и Ширу приняли Самана – сына их общего друга – и Чару. Также в него взяли и Конора, когда однажды он тайно пробрался на Великана и поехал с Чарой на Веспу. «Отчаянный мальчик», – как сказал тогда Ширу. Сказал и надолго задумался.

Он – как, наверное, многие писатели, – любил красивые зрелищные поступки. А также, будучи учителем словесности и знатоком древних хроник, знал, что такие поступки оседают в памяти, увековечиваются в стихах и книгах. При удачном раскладе за такой поступок можно что-то получить. Или что-то вернуть.

Так он говорил, когда рассказывал о находках времен Первой Сотни. О Тени. Он предложил план, который, на первый взгляд, был прост. Ширу предлагал ворваться к зажравшимся тобинам на празднество, а затем все рассказать. Просто говорить: механическим голосом поезда и своими, человеческими голосами. Подобное не забудется и поднимет волну.

Да, план был незамысловат. Лучшим его исходом, по мнению Самана, было то, что люди остального мира осознáют: прошло время, много времени, больше, чем нужно, чтобы наказать Веспу за старые ошибки. Ошибки, которые и так исправлялись своими силами. Восемь должно снова значить «восемь». А не «семь». Так они рассуждали.

Чепмэн и Чара, строившие поезд.

Саман, вербовавший солдат, чтобы обезопасить путь.

Мина, находившая нужные детали и передававшая информацию.

А Ширу Харрис… они с Конором думали о чем-то еще и не делились своими соображениями, ссылаясь на слишком большой риск. Риск… какой именно? Саман не знал. Он даже не был точно уверен, что это имеет отношение к плану.

Димитриен убедился в этом, только когда в день Перевеяния Ширу Харрис сказал:

– Дети едут с нами, Страж. И я хочу, чтобы ты их охранял.

Случилось то, что должно было произойти уже давно. Слишком долго все копилось, долго жгло. Просто… он не выдержал только теперь, увидев черные волосы и черную форму. Увидев и всё поняв.

– Ты был у меня. Ты с ним говорил.

– Он настоял сам.

Роним вынул газету из кармана и вновь убрал, убедившись, что снимки с первой полосы не вызвали у Миаля никаких эмоций. Тот просто кивнул, пробормотав: «Так вышло». Роним криво улыбнулся.

– Ты признался? В главном – признался?

Миаль отстраненно, грустно улыбнулся: