Ей не было страшно. И все по той же причине.

Сейчас у нее нет сил.

Чара Деллависсо, доктор Довэ… кем бы она ни была, у нее нет сил. Шарахаться от собственной тени, от вещей и людей, знавших ее в прошлом и не узнающих теперь, от снов, которые, в отличие от лица, имени и голоса, не изменились. И прежде всего…

«Ты будешь с ними. Но молча. Я не дам тебе испортить им жизнь».

Нет ничего хуже секретов, которые придется хранить вечно. Нет ничего хуже секретов, обрекающих на одиночество. Нет ничего хуже секретов, которые делит с тобой тот, в ком ты видишь только чужую тень.

Превращение

– Наверное, это трудно.

– О чем ты?

Она сидела перед зеркалом и смотрела на себя: как полнеют губы, темнеют глаза и кожа. Как едва уловимо меняются скулы, спинка носа и его крылья. Как отрастают и сильнее завиваются волосы. Миаль не обманул. Все сработало.

– О твоих иллюзиях.

– Поясни.

– Будто только ты можешь их защитить.

Стоявший над ней человек смотрел отстраненно и мрачно. В приглушенном газовом свете седые волосы казались грязно-серыми. Он отвернулся и начал аккуратно укладывать ампулы в плоскую коробку.

– Это иллюзии, Чара?

– Я знаю, что моего мальчика хотел забрать Страж, а ты не позволил. Ты…

Щелчок, с которым он захлопнул крышку, был резким. Так же резко он повернул голову в сторону зеркала.

– Не упоминай это прозвище, Чара. Не желаю слышать.

Ей не понравился его тон. Она криво усмехнулась, поерзала на стуле и дернула сама себя за завивающуюся, становящуюся непривычно жесткой смоляную прядь.

– А может, мне назвать его настоящим именем? В присутствии Сиша Тавенгабара или…

– Я советовал бы тебе замолчать. И напоминаю, что пока тебя не существует. У тебя есть шанс погибнуть по-настоящему, если я этого захочу.

Его голос снова был ровным. Управитель Крова Четырех Ветров смотрел на ее отражение в зеркале. Губы, сжатые в тонкую линию, кривились, точеные ноздри трепетали. И все же… взгляд пока не был взглядом алопогонного. Миаль не пытался ее пугать, а всего лишь терпеливо, словно ле, к которым этот отставной офицер привык, объяснял то, что она и сама понимала. Понимала, но все еще не нашла сил с этим смириться. Пора было уже найти. Чара опустила голову.

– Прости. Я…

Он коснулся ее плеча.

– Знаю. Мне жаль. Жаль, что все, что я могу позволить тебе, – просто быть рядом.

– Это немало.

Миаль отошел, но вскоре вернулся – с баночкой красной краски и ручкой с тонким стержнем. Он поставил все это на стол, зашелестел страницами книги. «Обычаи Малого мира» в потрепанном переплете. Найдя нужный раздел, управитель Крова Четырех Ветров слабо улыбнулся:

– Нарисуешь? Она будет держаться хорошо. Водостойкая. Боится только крови.

– Я… благодарю.

Не за краску, которой предстояло нанести отметину на лоб, чтобы окончательно превратиться в другого человека. Во всяком случае, – не только за краску. Но язык словно отнялся, в горле стоял комок, и Чара не решилась продолжить. Она потянулась за ручкой и принялась заправлять ее. Ладони дрожали, и она порезала палец об острый металлический наконечник. Миаль покачал головой.

– Ох, Чара.

Он приблизился вплотную. Мягким, почти неуловимым движением забрал гладкий стерженек. Чара потупилась, ощущая себя особенно отвратительно жалкой.

– Хорошо. Сегодня я помогу. Убирай волосы.

Она подчинилась. Миаль склонился, легко взял ее свободной рукой за подбородок. Пальцы, длинные и тонкие, оказались ледяными. Ногти были длинными – как у этих его дружков, унеси их ветра. Чара тяжело сглотнула и впервые за всю эту ночь прямо посмотрела Миалю Паолино в глаза. Нет… не за ночь. За очень, очень долгое время.

– Не двигайся.

Его глаза теперь были другими. Вовсе не из-за поседевших, будто запорошенных снегом ресниц. Просто другие. Ручка коснулась ее лба. Чара зажмурилась.

…С детства близнецов часто путали – люди на Центральном вокзале, сотрудники «Такары», охрана поезда и даже их собственный отец. Чара не понимала: как? У нее не было обоняния лавиби, не было проницательности ки, не было ума и наблюдательности тех, кто носил черно-серую или черно-красную форму… но она их различала. Узнавала «своего» близнеца. Еще до того как, отдаляясь от брата и подражая Героям Прерий – персонажам любимой серии приключенческих книг, – Конор стал носить черный платок, скрывающий нижнюю часть лица.

Просто… взгляд Конора переполняли невидимые, но словно осязаемые искорки: так она его и запомнила. Искорки слов, что он вот-вот выпалит, искорки безумных поступков, которые вот-вот совершит. Искорки готовности дружить с каждым, кому нужен друг, искорки смеха. Чаре поначалу они не понравились: при первой встрече они кололи, беспокоили. Любить их она научилась позже. Уже когда они угасли. Когда стало ясно, что Миаль не покинет Корпус так, как обещал, уезжая, – уезжая почти против воли, с трудом сдерживая слезы. Он не завалил экзамены, поэтому его не исключат. Он сдал их – все до единого – на «отлично». Получил поощряющий значок на рукав, в виде скрещенных серебристых мечей. И… кое-что еще. Кое-кого.

Поразительно. Сколько бы времени ни прошло, что бы Конор ни делал, он так и не смог этого принять. Ни значка, ни рассказов о том, чему Миаль научился, ни слова «мы», которое больше не подразумевало только «я и ты». Простых перемен, неизменно приходящих с взрослением. Нет. Сначала было недоумение. Потом – упрямое неверие. В конце концов – боль. Злая боль, в которой он запутался, словно в колючих зарослях.

Чара догадывалась. Она этого ждала. С самого начала. Еще когда Конор впервые подвел ее к Миалю и собаке и представил: «Лучший на свете брат и лучший на свете пес». Когда Миаль взросло поклонился, окидывая ее блеклым, лишенным любопытства взглядом. Он спокойно принял ее как товарища для игр, вслед за братом. Но он будто бы так ее и… не заметил?

Да, Миаль был другим. Настолько другим, насколько только могут различаться близнецы. Вместо искорок в его глазах теплилось безветренное пламя, сродни костру, зажженному вдалеке. В буреломе, сквозь который не так-то просто пробраться. В колючем буреломе. Чара знала: к таким кострам многих тянет, и кто-то к ним даже проберется. Кто-то… но не она. Если говорить о ней, она с самого начала предпочла искорки.

Миаль был спокойным. Он осторожно, неторопливо двигался, говорил тихим, но твердым и решительным голосом. У него были хорошие манеры. Дисциплинированность, строгость, наблюдательность. Миаль с неохотой приближался к новым людям, особенно – к ровесникам. Всем, кроме одного.

Веспианского мальчишки по имени Саман Димитриен.

Проклятье… а ведь это все из-за него. Все произошло из-за него. Даже смешно, что настоящее начало такой катастрофе положило столь непримечательное существо…