в нарушении приличий, — поэтому лучше промолчать.

— Джон, корзина с паштетным пирогом, всякими разностями и с пивом у тебя? — спросила Кроха. — Если нет, немедленно поворачивай назад.

— Ага, — хмыкнул возчик. — Поворачивать, чего выдумала. Мы же и так уже чуть не на четверть часа запаздываем.

— Прости, Джон, — заполошно произнесла Кроха, — но, правда, совершенно невозможно ехать к Берте без паштетного пирога и прочего. И бутылочного пива. Вот никак нельзя! Тпру!

Последнее адресовалось коню, который не обратил на приказ ни малейшего внимания.

— Ох, Джон, пожалуйста! — воскликнула миссис Пирибингл. — Останови!

— Остановлю, — сказал Джон, — когда начну забывать вещи. Здесь твоя корзина, здесь, не беспокойся.

— Какое же ты жестокосердное чудовище, Джон Пирибингл: не сказал сразу и так меня оконфузил! Я заявила, что не поеду к Берте без паштетного пирога и прочего и без пива, ни за какие коврижки (я бы и не поехала). С тех пор как мы поженились, Джон, каждые полмесяца мы устраиваем там маленький праздник. И если что-нибудь сорвется, это… это плохая примета для нас.

— Эти пикники, — сказал Джон, — хорошая мысль. И я уважаю тебя за нее, женушка.

Кроха запунцовела.

— Джон, мой дорогой! Уважать меня? Не говори так, боже милосердный!

— Да, кстати, — бросил возчик, — тот старый джентльмен…

И она снова заметно покраснела, явно смущенная!

— Он странный. — Джон не отводил глаз от дороги перед собой. — Не могу понять. Не думаю все же, что в нем есть что-то скверное.

— Совершенно ничего. Я уверена, ничего скверного.

Теперь возчик перевел взгляд на жену, удивленный серьезностью ее слов.

— Ну, я рад, что ты так уверена; мне это лишнее подтверждение. Как ему вообще пришло в голову попроситься у нас пожить; забавно, правда? Иногда происходят такие странные вещи.

— Очень странные, да, — еле слышно ответила жена.

— Впрочем, он добродетельный старый джентльмен, — заметил Джон. — И платит как джентльмен; и, я полагаю, на его слово можно положиться как на слово джентльмена. Утром мы долго разговаривали: он сказал, что сегодня слышит меня лучше — привык к моему голосу. Он мне много о себе рассказал, а я много рассказал о себе. И он задал мне целую кучу вопросов. Я сообщил ему о двух своих маршрутах объезда территории: один день — направо от дома и назад; второй день — налево и обратно (он ведь не местный, не знает наших тутошних названий). Так вот, он был очень доволен. Сказал: «А, так я вернусь сегодня вечером на вашей повозке. Отлично, а я-то думал, вы поедете в другую сторону. Просто великолепно! Возможно, я попрошу вас подвезти меня еще разок; обещаю, что не буду так крепко спать всю дорогу». Ох, как крепко он тогда спал. Кроха! О чем это ты задумалась?

— А? Думаю, Джон. Я тебя слушаю.

— Ну ладно, — кивнул честный возчик. — А то я посмотрел на твое лицо и испугался, мол, совсем тебя заболтал, и ты думаешь о чем-то постороннем. Ведь почти совсем заболтал, наверняка.

Кроха на это ничего не ответила, и некоторое время они ехали в молчании. Впрочем, долго молчать в повозке Джона Пирибингла нелегко, ведь в дороге у всех развязывается язык. Некоторые ограничиваются простым «здравствуйте», на которое только и можно ответить тем же сердечным «здравствуйте», а не просто с улыбкой кивнуть; однако для легких это не менее благотворно, нежели многоречивая речь в Парламенте. Иногда пешеходы или верховые некоторое время передвигались рядом с повозкой — просто поговорить; и уж тогда обеим сторонам было что сказать.

Кроме того, тут ведь еще и Пират! Все вдоль дороги его прекрасно знали — особенно куры и свиньи; когда они видели, как он мчится, пытливо насторожив уши, мельтеша обрубком хвоста, они немедленно отступали и прятались, не дожидаясь чести более близкого знакомства. У пса дела имелись повсюду: сунуть нос во все углы, заглянуть во все колодцы; подбежать к дверям всех домиков, вломиться в центр любой дамской компании, распугать всех голубей, ухватить за хвост всех кошек и влететь в паб, словно завсегдатай. Где бы он ни объявился, немедленно слышался крик: «О, да это Пират!», — подхваченный еще по крайней мере двумя-тремя голосами, желающими Джону Пирибинглу и его жене хорошего дня.

Отправленные с возчиком коробки и свертки были многочисленны; в пути приходилось часто останавливаться, чтобы что-то отдать и что-то забрать; и, как ни верти, это вовсе не самая худшая часть поездки. Некоторые люди ждали посылок с огромным нетерпением; другие страшно удивлялись негаданному сюрпризу; третьи непременно желали поучить возчика его ремеслу; сам же Джон проявлял к посылкам такой живой интерес, что все вместе это создавало растянутое на всю дорогу представление. А хрупкие грузы! А негабаритные грузы! Сколько важных мелочей нужно всесторонне обсудить и глубокомысленно обдумать, — чем со всем рвением занимались возчик и отправители, как правило, при энергичном участии Пирата: тот переходил от кратких периодов непосредственной экспертизы к долгим — полевых испытаний, когда раскапывал все вокруг и все и всех хрипло облаивал. Благодаря этим маленьким сценкам сидящая в повозке Кроха не скучала, жадно наблюдая за происходящим со своего сиденья: очаровательный портрет в обрамлении рамы откидного верха — так что со стороны молодых мужчин не было недостатка в быстрых взглядах, перешептываниях, попытках подойти поближе и даже зависти к счастливому избраннику. А ведь еще рядом находился сам довольнехонький Джон-возчик: ужасно гордый тем, что все так восхищаются его маленькой женушкой, а ей это только в радость.

Стоял январь, и было туманно, сыро и холодно. Но кого заботили такие мелочи? Уж точно не Кроху. И уж, конечно, не Тилли Слоубой: возможность проехаться в повозке она считала высшим градусом человеческой радости, воплощенным свершением всех надежд на земле. И уж точно не младенца, в этом я готов поклясться; ибо в самой природе младенцев заложено крепко спать в тепле и уюте, — и молодой Пирибингл во всем соответствовал заявленной природе.

В тумане видимость была небольшой; но все же сколько всего видно! Удивительно, как много можно увидеть даже в более густом тумане, чем этот, — если захотите. Даже просто выискивать ведьмины круги на полях, участки покрытой изморозью травы, все еще сохранившейся в тени, вдоль заборов и под деревьями, — какое прекрасное занятие! А что уж говорить о неожиданных формах, которые принимают внезапно выступающие из тумана деревья; появляются, а потом ускользают в него обратно. Изгороди спутаны и лишены листьев, только множество сухих венков колышется на ветру; однако упадка и уныния нет и здесь. На душе все равно царит радостный покой, стоит вспомнить жаркий огонь