— И как ты себе это представляешь, солнечная? Крутить роман за спиной у Грэхарда? Он уже меня подозревает.

— Я умру, если ты уедешь, — горько пожаловалась она.

В этот момент ей почему-то казалось, что он самый близкий и родной ей человек.

Он тяжело вздохнул и снова предложил:

— Поехали вместе.

Она молчала очень долго.

Никогда в её жизни, ни до, ни после, не было выбора столь тяжёлого и убийственного.

Она заплакала, и он сразу понял, почему, и вздохнул.

— Эсни... — он мягко провёл рукой по её почти скрытому в мраке вечера лицу, вытирая слёзы. — Я не могу остаться. Я люблю тебя, и я не сумею этого скрыть. А Грэхард никогда не потерпит соперника.

Она прижалась к нему покрепче и закивала.

— Почему всё... так?.. — жалобно спросила она.

Он снова вздохнул, пригладил её волосы и прижался здоровой стороной лица к её лбу.

— Это жизнь, Эсни. Просто жизнь.

Несмотря на то, что в судьбе Эсны этот вечер навсегда остался самым трагичным воспоминанием, она никогда не чувствовала себя такой счастливой, как в этот момент, — прижимаясь к нему и чувствуя тепло его дыхания на своём лбу.

— И мы никогда больше не увидимся? — с горьким протестом спросила она.

— Лучше бы никогда, Эсни, — поцеловал он её лоб.

Ей пришла в голову мысль, что Грэхарда можно было бы убить.

Не то чтобы она представляла себе, как это сделать; но если бы Дерек сейчас предложил ей убить его — она бы, без сомнений, согласилась бы.

Должно быть, над родом Раннидов стояло проклятье — умирать при участии своих жён — но старине-Грэхарду в этом случае чрезвычайно повезло, потому что Дерек, каким бы усталым и отчаявшимся ни чувствовал себя, и мысли не допускал о таком выходе. Несмотря на всё, он любил Грэхарда отчаянно и больно — как учитель любит нерадивого ученика, как отец любит несмышлёное дитя, как опекун любит находящегося на его попечении калеку.

Но Грэхард не был ни ребёнком, ни калекой. Дерек понимал это, и всё же принимал своё решение с тяжёлым сердцем.

Странное дело! Это Грэхард всегда вёл себя как последняя свинья — но виноватым почему-то себя считал именно Дерек! Как будто, в самом деле, если вас угораздило купить человека за несколько звонких монет, вы и впрямь приобретаете власть над всеми его чувствами и мыслями.

— Я люблю тебя, — неожиданно для себя самой и тем более неожиданно для него призналась Эсна. Едва ли эти слова были выражением настоящего чувства; это скорее вырвалась из неё тоска по человеку, которого ей отчаянно не хотелось терять.

Он легко и радостно рассмеялся:

— Потише, милая, я тоже не железный. Ещё немного — и я надумаю увезти тебя силой, для твоего же блага.

— Ты никогда так не сделаешь, — с твёрдой убеждённостью в голосе возразила она, с упоением слушая, как ровно и глухо бьётся его сердце под её щекой.

— Очень хочется, — признался он. — Я даже начинаю понимать Грэхарда.

Она искренне рассмеялась.

Затем тихо вздохнула и принялась объясняться:

— Я тем более должна остаться, раз уезжаешь ты. Кто его остановит? Он в гневе уничтожит тут всё.

Дереку была безразлична судьба этого «всего» — Ньон так и не стал для него домом — но в этот момент это ранее безразличное ему «всё» обрело свой смысл, поскольку оказалось важным для Эсны.

Он скрипнул зубами и с отчаянием сказал:

— Вот уж не думал, что перевалю этот крест на женские плечи.

Она мягко улыбнулась; отстранилась, заглянула ему в глаза — они одни блестели в наступившей темноте — и заметила:

— Так женщине, может, оно и сподручнее будет.

Они долго глядели друг другу в глаза и молчали. В этот момент они ощущали такое единство, как будто были одним существом. Их чувства находились в полном согласии, и им не нужно было говорить — они сами целиком состояли из понимания.

— Ты отдал нашей стране пятнадцать лет жизни, — наконец, заговорила Эсна. — И ты сделал более, чем кто бы то ни было. И имеешь право уйти и жить свою жизнь. Теперь настал мой черёд, Дерек. И я справлюсь, — твёрдо заверила она. — Уезжай и не жалей ни о чём. Ты всё сделал правильно.

Она произнесла именно те слова, в которых он более всего нуждался сейчас, — понимание между ними было сейчас столь глубоко, что она и не могла не угадать, что нужно говорить.

Он мягко водил пальцами по её лицу, запоминая и прощаясь.

Потом попросил:

— Позаботишься о Кэси?

— Кэси? — в недоумении нахмурилась она.

Он горько усмехнулся:

— Никому она здесь не нужна, да? — и тихо объяснил: — Дочка Грэхарда.

Эсна залилась краской стыда.

Она прожила в этом дворце несколько месяцев, она жила с дочерью Грэхарда на одном этаже, — и она ни разу её не видела и даже не знала её имени.

— Спасибо, что сказал, — наконец, проговорила Эсна.

— До неё никому нет дела, — объяснился Дерек. — Ей очень нужно любви, хоть немного.

— Я смогу, — твёрдо пообещала она.

Он обнял её напоследок и вышел.

Она не плакала.

Выпрямившись, она приняла на себя его ношу.

...только когда он вышел, до неё дошло, что ни с какого чердака он не падал.

Грэхарду было муторно и стыдно.

По-настоящему муторно и по-настоящему стыдно.

Он даже был готов принести извинения, и даже вполне искренние извинения, потому что осознавал, что перешёл некую границу, переступать которую было не дозволено.

Это было редкое для него чувство, которое удивительным образом смирило его сердце и остудило гнев, в котором он провёл последние дни. Поэтому, когда с утра Дерек не явился в его покои, как это было по обыкновению, Грэхард не разозлился, а со смирением признал внутри себя, что у соратника есть полное право на обиду.

Поэтому вздохнул и сам пошёл в его комнату — мириться.

И даже, против всех своих привычек, сперва постучал.

Не получив ответа, спросил:

— Дерек? Я могу войти?

И здесь уж его терпение вышло, и, не получив ответа вновь, он решительно зашёл.

Чтобы обнаружить комнату пустой.

Грэхард нахмурился и подумал, что Дерек, верно, обижен даже сильнее, чем ему представлялось, и предпочёл заняться какими-то делами, лишь бы не видеть владыку.

Вздохнув, он пошёл на совет один — в сопровождении стражи, разумеется, но стражу он никогда не считал.