На наш взгляд, в значительно большей степени, чем высшие власти, к погромам были причастны местные административные органы и полиция. Дело в том, что обстановка секретности, в которой готовился манифест, привела к непредсказуемым последствиям. Губернские власти пребывали в полной растерянности. Громадные пространства страны не позволяли оперативно довести информацию по официальным каналам, тем более что железнодорожное сообщение и телеграф были скованы всеобщей забастовкой. На окраинах империи власти просто не поверили известию о резкой смене правительственного курса. Наместник на Кавказе И.И. Воронцов-Дашков просил подтвердить шифрованной телеграммой, действительно ли дарована свобода. Иркутский генерал-губернатор граф П.И. Кутайсов называл сообщения о манифесте «распространившимися по городу слухами». В течение нескольких дней Трепов не имел связи с большинством городов. Жандармские управления и охранные отделения не контролировали ситуацию. Типичной была телеграмма, которую направил в Департамент полиции начальник Одесского охранного отделения: «Нормальная жизнь прекратилась… Сношение с агентурой приостановлено, филеры не наблюдают».

Во время революционных демонстраций, последовавших за опубликованием манифеста, полицейские чины стали объектами словесных и физических нападений. В Вильно группа евреев попыталась освободить соплеменника, стрелявшего в полицейского пристава. Подоспевшие к месту происшествия войска убили и ранили 40 человек. В некоторых городах, не входивших в черту оседлости, вопрос о полиции послужил непосредственным поводом для погрома. После манифеста Казанская городская дума приняла решение прекратить финансирование полиции. Вместо нее была создана народная милиция из числа студентов и членов нелегальных партий. В полицейских участках было конфисковано оружие. 21 октября произошло столкновение милиции с «патриотической» манифестацией. Милиционеры укрылись в здании городской думы, которое было окружено войсками. Прибыл губернатор. «Оставшимся в думском зале он заявил, что если они через четверть часа не выйдут из здания с поднятыми руками, то он прикажет пустить в ход артиллерию». В ходе столкновений 8 милиционеров были убиты, остальные сдались.

Похожие события разыгрались за тысячи верст от Поволжья — в сибирском городе Томске. В судебных документах о томском погроме говорилось: «К губернатору Азанчееву-Азанчевскому явились депутаты во главе с городским головой Макушиным, которые предъявили постановление думы об удалении с должности полицмейстера, прекращении выдачи жалованья полиции и об организации милиции. Губернатор согласился на удаление полицмейстера, но вопрос об организации милиции предложил внести в губернское правление».

Однако городская дума незамедлительно организовала милицию, что вызвало волнение в городе. 20 октября толпа горожан пришла к полицейской управе, потребовала царский портрет и отправилась сводить счеты с милиционерами. Здание управления Сибирской железной дороги, где укрылся отряд милиции, было осаждено толпой и войсками. Само здание подожгли, а «многих, показавшихся в окнах, вылезавших на крышу и спускавшихся по водосточным трубам, солдаты, принявшие сторону толпы, пристреливали из винтовок». Большинство погребенных под руинами оказались железнодорожными служащими, на свое несчастье зашедшими в этот роковой день в управление за получением денежного жалованья.

В большинстве случаев в разных городах полиция не скрывала своего отрицательного отношения к манифесту. У житомирского полицейского чиновника Андерсона спросили: «Вы знаете, что объявлена свобода совести, слова, собраний, неприкосновенность личности?» На это последовал ответ: «Я еще перережу вас всех, как собак, пока вы добьетесь вашей свободы!» Полицейских можно было заметить в первых рядах погромщиков. На иркутских улицах обращал на себя внимание урядник-итальянец, невесть какой судьбой заброшенный в Сибирь. Приняв театральную позу, он взывал: «Кто за русский народ, переходи на нашу сторону!» В Симферополе старший городовой С.Н. Ермоленко зарубил шашкой нескольких евреев, доставленных в полицейский участок.

Дело не ограничивалось участием в беспорядках отдельных полицейских чинов. В ряде случаев на сторону погромщиков перешел практически весь состав полиции. Примером подобного рода служили события в Киеве. Вице-губернатор Рафальский докладывал Трепову об обстановке в городе: «Повсеместный открытый грабеж еврейских магазинов, изредка встречаются чины полиции, безучастные и равнодушные к происходящему».

Сенатор Е.О. Турау, направленный в город для расследования обстоятельств погрома, отмечал двусмысленное поведение полицмейстера Цихоцкого. При его появлении погромщики кричали «ура». Когда он требовал разойтись, громилы улыбались и подбадривали друг друга: «Не бойся, дурак, это он в шутку». Вопреки категорическому приказу полковник Цихоцкий не сумел обеспечить охрану фешенебельного района Липки, где расположились особняки финансовых магнатов. Не меньше пострадали районы, населенные беднотой. Сенаторская ревизия установила, что пристав Подольского участка Пирожков натравливал киевлян на евреев. Когда начались обыски и аресты, громилы жаловались на полицию: «Сами приказывали грабить, а теперь обыскивают».

Еще явственнее проявилась подстрекательская роль полиции в Одессе. Этот черноморский город был средоточием социальных и национальных проблем. Здесь к традиционной конкуренции торговцев и ремесленников добавлялось соперничество между рабочими. В одесском порту наряду с русскими рабочими существовали артели грузчиков-евреев. В условиях экономического спада, поразившего город в начале века, вторжение евреев в нетрадиционные для них сферы вызывало сильнейшее раздражение. Это недовольство искусственно подогревалось. Р. Вейнберг, специально изучавший данную проблему, отмечал: «Не учитывая враждебную, антисемитскую атмосферу, мы не поймем, почему русские поденщики во время экономического спада выбрали объектом нападения не других русских рабочих, которые соперничали с ними в поисках скудного пропитания, а обрушились на евреев вне зависимости от того, являлись ли они их конкурентами или нет».

Летом 1905 г. портовый город оказался в эпицентре революционных событий. Одесские власти болезненно переживали унижение трех июньских дней, когда мятежный броненосец «Потемкин» держал город под прицелом 12-дюймовых орудий. После ухода броненосца градоначальник Д.Б. Нейдгардт дал приказ обучить всех полицейских прицельной стрельбе и обращению с холодным оружием. По свидетельству военных, городовые упражнялись в действиях шашками на чучелах, на которых имелись надписи «забастовщик», «студент».

Осенью обстановка в городе с каждым днем становилась все более напряженной. По словам полицмейстера А.Д. фон Гебсберга, 16 октября «среди евреев разнесся слух, что в Петербурге и Москве идет на улице побоище и не хватает перевязочных средств, в университете были ранены 4 городовых и 1 жандарм. В свою очередь полиция арестовала 214 человек — из этих 197 евреев».

18 октября пришло сообщение о манифесте. Нейдгардт приказал снять с постов 853 городовых и оставил город во власти отрядов самообороны из студенческой и еврейской молодежи. Зато на следующий день, когда начались «патриотические» манифестации, полицейские в штатском вновь показались на улицах. Сенатор A.M. Кузминский, расследовавший погромные преступления в Одессе, отмечал, что городовые стреляли в воздух, а затем показывали солдатам на дома, где якобы засела самооборона. «Многие околоточные надзиратели, — говорилось в его докладе, — действовали заодно с городовыми и зачастую предводительствовали толпами хулиганов». Командующий военным округом барон Каульбарс заявил представителям гражданской администрации о недопустимости участия полиции в беспорядках, но тут же заметил: