— Он стрелял из этого окна, да?

— Определенно. Но с тех пор, похоже, его модернизировал. Возьмите эту книгу, пожалуйста. — Джадид снял с полки и протянул мне тяжеленный том на древнееврейском языке, переплетенный в красную кожу и с золотыми письменами на корешке. — Возьмите ее и бросьте в окно за его письменным столом.

Я озадаченно на него посмотрел. Лицо профессора излучало энергию, губы изогнулись в хитрой кошачьей улыбке, глаза горели.

— Ладно. Не хочу на вас давить, но вам, честно говоря, не о чем беспокоиться. — Он взял у меня книгу, подошел к окну и с размаху швырнул ее в стекло. Но ничего не случилось. Тогда Джадид постучал по стеклу костяшками пальцев: звук был глухой, словно он стучал по камню. — Плексиглас. Пуленепробиваемый пакет, полагаю. Толщина около четырех дюймов. Сомневаюсь, что выпущенная из пистолета или револьвера пуля смогла бы его пробить. А посмотрите сюда. — Он наклонился к подоконнику и провел пальцем по нижней части оконной рамы. — Усилено, заделано намертво и даже не покрашено. Эта комната — настоящая крепость.

Из кармана профессорских джинсов донесся вибрирующий звук, оформившийся в мелодию песенки «Джинни с каштановыми волосами». Джадид сунул руку в карман и достал мобильный телефон. Если бы он извлек оттуда трубочку для раскуривания крэка, я и то удивился бы меньше. Бросив взгляд на высветившийся номер, профессор удовлетворенно кивнул.

— Джозеф? Да, спасибо, отлично. Как ты? Хорошо… Что такое? Действительно? И что ты собираешься делать? О'кей. Нет-нет, он здесь. Сейчас мы с ним в кабинете Пюхапэева. Полагаю, мы нашли… Ты тоже? Хорошо… Я собираюсь серьезно поговорить с Полом за обедом. Может, присоединишься? Конечно, я, кто же еще? У меня дома. Мы отправляемся сейчас же. Так что скоро увидимся. О'кей. Привет.

Джадид отключил телефон и повернулся ко мне.

— Мой племянник. Полицейский детектив, гурман, ходячая кладовая разнообразных сведений и похититель грома.

— Что вы имеете в виду?

— Полагаю, я догадался, чем занимался Ян, хотя его личность по-прежнему представляется мне загадочной. Ну так вот: сегодня вечером я собираюсь предложить на ваше рассмотрение свою версию. Между прочим, Джозеф считает, что тоже сделал кое-какие открытия. Моя же версия основывается на содержимом вот этого стального ящика. — Профессор указал на небольшой, кубической формы, черный сейф, стоявший на полу за письменным столом Пюхапэева. Дверца сейфа была распахнута, внутри пустота. — Джозеф был так добр, что открыл его для меня. Но взгляните на это чудо изобретательства! Нет, подойдите сюда и взгляните.

Я подошел, перегнулся через стол и заглянул в чрево сейфа. Джадид указал на два небольших цилиндра, прикрепленных к задней стенке отделения для документов.

— Знаете, что это такое? — спросил он.

— Не имею ни малейшего представления.

— Реактивные газовые форсунки. Совершенно очевидно, сейф сконструирован таким образом, чтобы его содержимое сгорало при попытке вскрытия посторонними. Ну не чудесно ли? Прямо как в шпионском фильме.

— Как же тогда Джо его открыл?

— Ну, сначала он вскрыл нижнюю и боковые панели и изъял баллончики с газом. Затем достал стетоскоп и два длинных металлических щупа, некоторое время прислушивался к чему-то внутри сейфа, потом поковырял щупами в замке, и сейф словно по мановению волшебной палочки распахнулся. Его мать, знаете ли, всегда хотела, чтобы он стал врачом. Должен сказать, что мне лично образ Джозефа в белом халате, рассуждающего о проблемах избыточного веса с бутербродом в одной руке и кружкой пива — в другой, тоже весьма импонировал. Но это к слову. Что же касается содержимого сейфа, то оно — здесь. — С этими словами он с гордостью продемонстрировал мне черный портфель, в каких обычно носят юридические документы. — Надеюсь, там больше ничего не осталось?

Я снова заглянул в сейф. Его чрево казалось совершенно пустым. Я хотел уже было распрямиться и захлопнуть дверцу, как вдруг на дне этого железного ящика что-то блеснуло.

— Подождите. Тут что-то есть. Могу я попросить вас передать мне лист бумаги? Благодарю. Теперь попробуем это достать. — Я осторожно смел пальцами на бумагу частички какого-то вещества, напоминавшие крохотные осколки стекла. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это скорее стеклянная пыль, нежели осколки; в искусственном освещении кабинета вещество отливало зеленым. Я протянул лист Джадиду, глаза которого при виде этих блестящих зеленоватых крупинок заблестели от удовольствия.

— Что это?

— Полагаю, то самое, что мой племянник, вероятно, назвал бы на своем полицейском жаргоне «дымящимся пистолетом». Пойдемте отсюда! Нам уже давно пора ужинать.

Никогда не дано человеку сказать: «так есть». Только: «я думаю, что так было» или «я надеюсь, что так будет». Ибо единственной константой является трансформация. Из земли все мы вышли и в землю вернемся. Но вознесясь над землей, станем аморфными, неустойчивыми и текучими — как вода.

Тандю Арман Шиссе. Далеко от дома

Во время Олимпиады 1980 года все регаты проходили в Пирите — маленькой гавани на берегу Таллинского залива в северо-восточной части города. Даже по прошествии восьми лет Воскресеньев, глядя со станции на парки и старые городские стены, замечал результаты сделанных Москвой крупных инвестиций в переустройство и украшение столицы Эстонии. Кремлевским аппаратчикам пришлось-таки раскошелиться и переадресовать часть денежных потоков в северо-западном направлении, дабы не ударить в грязь лицом перед многочисленными иностранными гостями. Конечно, заново отделанные и выкрашенные дома должны были впечатлять в первую очередь иностранцев, но Воскресеньев хорошо помнил, как лучились от гордости при взгляде на похорошевший город лица его приятелей офицеров. У советских офицеров имелся особый военный тип гордости, отраженной в выпяченных подбородках и сдержанных улыбках, напоминавших оскал идущих к нерестилищу лососей. Улыбки сопровождались пьяными выкриками «Правильно!» — когда радиостанции «Свободная Европа» или Би-би-си восхищались состоянием Таллина — «этой жемчужины Балтии».

Реконструкция Таллина имела, однако, последствие, на которое никто не рассчитывал. Эстонцы вдруг страшно возгордились своей прекрасной столицей — эстонским, как они заявляли, а не советским городом. Воскресеньев видел это, когда шел от станции через Старый город, направляясь к месту встречи. Прожив столько лет и пройдя через несколько революций, он остро чувствовал социальную нестабильность.

События назревали. Главный таллинский мост весь был исписан граффити, призывавшими к низвержению существующей власти. Поздно вечером в окно губернаторского дома влетел булыжник; улицы опустели. Граждане, прежде чем подчиниться приказу военных разойтись, на две секунды дольше, чем обычно, колебались, глядя на патрульных. Они вообще реагировали только на военную форму, не обращая внимания на личность. На мелкие прегрешения, не связанные с беспорядками, в городе смотрели сквозь пальцы. Штрафы хотя и выписывались, но уже не оплачивались. Военный губернатор проснулся среди ночи от запаха дыма — полыхал флаг, висевший на флагштоке перед его окном. Политические заключенные превратились из статистических единиц в символы. Их уже считали не преступниками, а героями. Толстые, лысые, с серыми лицами люди в костюмах советских служащих старались как можно быстрее и незаметнее проскользнуть по улице; теперь здесь преобладала молодежь в кожаных куртках. В вихре времени одни пытались ускорить события, другие — остановить ход истории или хотя бы замедлить его, не желая и боясь перемен.