– Снова Дрого! – закричал епископ. – Почему он возник теперь?

– Теперь он не больше чем тень. То, что происходит сейчас, – дело рук маркграфа.

Всякий раз, когда Года упоминала о нем, кровь Фродоина начинала бурлить, в ушах его оживали ее вопли, разрывающие ночь.

– Боюсь, они раскрыли нашу тайну.

Они посмотрели друг на друга с тревогой. Прошло четыре года с тех пор, как Ориоль им рассказал: Изембард, рыцари Арманни, Гарлеу, Маиор и сам капитан встретились с графиней Эрмезендой и ее детьми. Скрывать это обстоятельство ото всех было тяжело, но жизненно важно, ведь Бернат из Готии не допустит возрождения дома Беллонидов, столь любезного готам в Испанской марке. Фродоин, видя злодеяния и небрежение маркграфа, тоже считал, что обязан вернуть на трон потомков Сунифреда.

Епископ и Года с величайшими предосторожностями отправили через Ориоля все необходимое для воспитания наследников: оружие, доспехи и шлемы, а наряду с этим – швейные принадлежности, молитвенники и сборники проповедей. Как это было заведено, будущее благородного дома мыслилось в целокупности: старшие сыновья, Гифре, Миро и Родульф, постигали воинскую науку под началом Изембарда; двое младших, Сунифред и Рикульф, двигались по религиозной стезе под водительством Жорди – ведь им предстояло завоевать положение в Церкви. Дочери, Эрмезинда и Сесенанда, учились вышиванию у своей матушки, готовясь выйти замуж за членов других благородных семейств, что укрепит положение Беллонидов в Испанской марке.

Старшие сыновья покойного графа Сунифреда будут представлены при дворе, когда придет срок, еще до конца не определенный, однако Фродоин с Годой полагали, что их час уже близится.

– Быть может, это что-то другое. После смерти Лотаря Второго обстановка переменилась, – заговорил священник. Фродоин часто встречался с Бернатом и видел, как растет его мощь и властолюбие, а также крепнут связи с самыми влиятельными домами – в первую очередь с Бозонидами. – Бернату, кажется, уже мало владений, предоставленных ему четыре года назад в Серве, он жаждет большей власти. Возможно, его амбиции направляет кто-то более влиятельный и опытный.

– Нужно выяснить, что он замышляет, – сказала Года и отвела взгляд.

– Пусть твои люди будут начеку, Года. Я напишу Гинкмару Реймсскому и выясню, какие новые альянсы заключаются после смерти Лотаря Второго. Близятся перемены, и, может быть, это тот шанс, которого мы ждем для Беллонидов.

Года уходила вдаль по берегу; Фродоин провожал ее взглядом. Тоска появлялась на его лице, лишь когда за ним никто не наблюдал. Время не победило его любовь к Годе. Фродоин подобрал маленький комок соли и пошел туда, где ждали его гвардейцы.

Четырнадцатого сентября, в день святого Киприана, Ротель из Тенеса, двадцати трех лет от роду, кормила грудью свою дочь Сансу в доме Жоана и Леды в Ла-Эскерде. Она вспоминала день, когда им с братом удалось ускользнуть из Жироны благодаря хитрой уловке Элизии, и напевала старую песенку, пришедшую из детства. Эга и Леда как зачарованные смотрели на малышку.

За последние четыре года жизнь сильно переменилась. Ротель следовала по стопам Эги. Она была женщина леса, женщина без хозяина. Она научилась различать целебные свойства растений, умела готовить живительные бальзамы. Но старая Эга была не только целительницей, ее связь с землей коренилась гораздо глубже, и Эга посвятила ученицу в древний культ богини Дианы. В определенные ночи Эга с Ротель приходили к древним исполинским столам или отправлялись на Монтсеррат на сборище таких же, как и они, – живущих в пещерах или тайных хижинах, окутанных легендами, которые подпитывали местные отшельники. Вручая свои приношения, женщины просили о плодородии для полей и коров, а еще проклинали врагов и призывали погибель на головы тех, кто представлял для них опасность.

Ротель видела в Эге обратную сторону Оникса; черный человек перестал являться ей в видениях, и в том была немалая заслуга Малика. Они снова встретились, когда Изембард уже выздоровел. Сарацин успел подпасть под ее чары и сам отправился искать девушку в тайное убежище Кослы и его людей. Ротель была благодарна Малику за то, что тот отвез ее к Изембарду, и эта благодарность стала брешью, в которую просочился свет, а на этом отрезке жизни девушка нуждалась в свете, поэтому в ту же самую ночь она забралась под одеяло к изумленному сарацину, не раздумывая и не стыдясь.

Ротель, обученная жить на краю гибели, пожирала Малика своей страстью – порождением жизненной силы, ответом на долгие годы разрушения и сумрака. Ротель любила его так, как будто каждый раз – последний, и Малик оказался в плену у этого огня. Луга и прозрачные лагуны были свидетелями их связи – чистой, естественной и сладостной. И в конце концов среди вольных стонов и содроганий зародилась любовь. Малик понял, что Ротель живет, ничем себя не связывая, – такова ее природа, и он не должен ее менять, иначе лишится любимой. Он отказался от обычаев своего народа. Она продолжала жить в лесу, и он спешил встретиться с нею, чтобы любить, не упрекая и не ставя ей границ.

Прошло время – трудное, как и вся жизнь в Марке, но счастливое. Связь их окрепла и пустила корни, и Ротель решила нарушить последний закон бестиария. Она хотела родить ребенка от Малика, поэтому однажды перестала пить травяные настои Эги. Прошлое осталось позади, и в феврале Ротель родила Сансу, девочку с голубыми глазами и темными мавританскими волосами, а чертами лица при этом напоминающую Изембарда, с которым Ротель теперь виделась чаще.

Ротель с Эгой вели кочевую жизнь и нередко наведывались в Санта-Мариа-де-Сорба, что возле соляной горы. Жуткие орды продолжали оберегать соляные дороги, в то время как другая часть дикарей занималась собственными наделами и общинными участками, отрабатывая налог на землю, а некоторые пасли скот. Родились дети, которых не бросили в лесу и не съели. Теперь их могли прокормить. У этих детей было будущее.

Ту осень Ротель со своей наставницей проводили в Ла-Эскерде, где колоны Фродоина на продукты выменивали у них мази и лесные травы. Молодая мать привыкла к обществу людей, она жила вместе с семьей Жоана и Леды в их каменном доме с соломенной крышей. Эмма, старшая дочь, перебралась в Барселону: девушка вышла замуж и, как и Гальдерик, работала в таверне Элизии. Младшие жили в Ла-Эскерде, с родителями. Поселок представлял собой разбросанные тут и там хижины и два десятка каменных домов, выстроившихся вдоль улицы из камня пополам с землей – она тянулась до невозделанного поля. Там уже высились стены новой церкви, а скоро поле превратится в площадь – объясняли жители Ла-Эскерды, надуваясь от гордости.

Ротель перестала петь, когда солнечный луч дошел до определенного камня в стене. Леда с Эгой ехидно переглянулись. Обе женщины тосковали по дням своей молодости.

– Мы посидим с малышкой, ступай, Ротель. Видно же, как тебе не терпится!

На улице Ротель здоровалась с мужчинами Ла-Эскерды, которые до сих пор не могли отвести глаз от ее красоты, казалось расцветавшей с каждым днем. Жоан с сыном Сикфредом тоже был на улице: он колотил кувалдой по деревянной балке. Мужчины возводили крышу над обителью Сан-Мигел в надежде, что этот святой защитит от беды. Все дожидались, когда епископат пришлет в Ла-Эскерду священника взамен их нынешнего пастыря, женатого и с девятью детьми, который когда-то в юности был послушником и теперь читал крестьянам мессы по памяти.