По этому поводу литовцы рассказывали, что после аннексии их родины, в городах на улицах нередко можно было встретить пьяных монахов, то есть, по всей вероятности, коммунистов, разыгрывавших комедию, чтобы вызвать возмущение верующего народа. Всеми способами власти СССР пытались принизить Церковь в глазах верующих и осмеять религию. Не помню, в Каунасе или в Вильнюсе несколько лет назад из прежних сорока действовали только четыре храма. Придорожные кресты были разрушены, исчезли многочисленные, подчас прекрасные статуи Христа, молящегося в Гефсиманском саду; прежде их ставили в садах, дворах, на перекрестках, и были они особенностью и гордостью Литвы. Несколько лет назад большевики посягнули даже на самую чтимую святыню, знаменитую надвратную часовню Богородицы, литовское название — Аушрос Варту, польское — Остробрамская.

Вот что мне рассказал один заключенный поляк. Он встретил в Воркутинском лагере служителя этой часовни, главного спасителя священного образа. В ночь праздника в часовне горели большие свечи. Во сне служитель услышал голос: «Поменяй свечи у Матери Божией». Приказ удивил служителя: свечи могли гореть до утра. Он встал и пошел спросить священника, не тот ли приказал ему это; священник ответил, что ничего не приказывал, и велел служителю спать, а не думать о сновидениях. Призыв повторился еще и еще: наконец служитель и священник повиновались и сменили свечи. На другой день они принялись их рассматривать: одна свеча, огромных размеров, привлекала внимание; разломив ее, они нашли внутри взрывное устройство.

Рассказывали и о других чудесных явлениях, имевших место в Литве после вторжения безбожников; вот одно из самых известных. Однажды ночью возник странный свет над храмом. Собралась толпа, заговорили о чуде. Вмешалась милиция, чтобы разогнать людей и схватить виновника якобы обмана. Постучали к настоятелю, тот был уже в постели и ни о чем не знал. Милиция, однако, избила его, заставляя рассказать, как он устроил ночную иллюминацию. Настоятеля арестовали, а спустя пару дней следователь, выяснявший причину света, явился в местное отделение коммунистической партии. Он объявил, что возвращает партбилет, потому что уверовал в Бога.

Здесь гонения были более радикальными. Во Львове и других местах еще действуют немногие храмы латинского обряда; их посещают лишь остатки польского населения, и потому, возможно, власть терпит их. А немногочисленные церкви восточного обряда в трех восточных католических епархиях Галиции были осквернены расколом или, скажем точнее, полуофициальной советской «Церковью».

Галицийский католический епископат был несгибаем. Москва решила поразить пастырей, чтобы рассеять стадо: сказано — сделано; в конце 1944 года семь местных католических епископов были арестованы[133]. Мы уже встречали Его Высокопреосвященство архиепископа Львова Иосифа Слипого и апостольского визитатора монсеньора Николая Чарнецкого, а немногим раньше видели последнюю обитель монсеньора Григория Дакоты. О Его Преосвященстве Никите Будке[134], генеральном викарии Львова, я слышал неоднократно как об арестованном в числе первых, но его дальнейшая судьба мне неизвестна. Я узнал о несомненной смерти (после страданий, пережитых в Киевской тюрьме) епископа Станиславской епархии Григория Хомышина (в 1946 году)[135] и епископа Перемышля Иосафата Коциловского (в 1947 году)[136]. Викарный епископ Станиславский отделался, думаю, ссылкой (и он, монсеньор Станислав Латышевский недавно скончался)[137].

Еще не завершились аресты среди епископата, когда гражданская власть схватила самых влиятельных представителей рядового епархиального и монашествующего духовенства, а уже церковная московская власть вмешалась в дела галицийской Церкви (и по большей части в дела латинской и армяно-католической Церквей). Новый патриарх сразу же послал во Львов двух своих епископов[138] и священников, которые захватили украинский собор Св. Георгия и храмы, оставшиеся без священников. Патриарх также направил разоренной Церкви пасторское послание, полное клеветы на местную католическую иерархию и на самого Папу; под конец послание увещевало вернуться в лоно «истинной Русской Православной Церкви».

Рядовое духовенство, в значительной части уничтоженное, теперь было предоставлено самому себе; чтобы заставить его отречься от Рима, использовались и давление, и всевозможные уловки. Одним из орудий советской власти стал каноник Гавриил Костельник, богослов, который до тех пор пользовался авторитетом среди священников. Он побывал в Москве у патриарха Алексия и в Совете по делам религий и для начала создал «Комитет по присоединению греко-католиков к православию». Комитет был сразу же признан Советами как единственный орган, законно представляющий галицийскую Церковь. Главными помощниками Костельника были Г. Мельник и Антоний Пельвецкий, священники-отступники, представители двух суффраганных епархий Перемышля и Станислава. Это происходило уже в мае 1945 года.

Прошло около года; результаты деятельности Комитета были ничтожны. Решили подвести итоги: галицийское духовенство пригласили на заседание Собора, которое должно было пройти во Львове. На деле требовалось не подвести итоги, а подписать документ об объединении с Москвой. Большинство находящегося на воле духовенства отказалось принимать участие в подобном сборище; согласились лишь человек двести самых робких и неосмотрительных. Еще более неосмотрительны были те, кто 8 марта 1946 года отправился во Львов, собираясь выступить против предательства; явившись на собрание, они увидели не только правительственного уполномоченного по делам религий, но и отряд агентов МГБ.

При обсуждении повестки дня слово давали только отступникам, среди которых выделялись два главных сотрудника Костельника, рукоположенные во епископы за несколько дней до этого раскольническим митрополитом Киевским. Присутствующих увещевали, запугивали, заставили отречься (кажется, простым поднятием руки) от латинской «ереси». В документах Собора написано, что решение о воссоединении с Москвой принято единогласно, но Москву, видимо, не удовлетворило ни единогласие, ни радостные телеграммы патриарху Алексию и генералиссимусу Сталину, так как сразу же после этого она приняла еще более решительные меры для еще более единодушного присоединения к Московскому Патриархату.