— Да вот как, — начала она пояснять. — Ведь просто удивительно, до чего иные люди не чуют правды. Не то что не видят, а не чуют! Доктор Бреттон навещал меня раз, другой, сидел рядом, расспрашивал. И когда я разглядела его глаза, линию губ, форму подбородка, посадку головы — словом, все, что нельзя не разглядеть в человеке, который сидит с тобою рядом, — как же я могла не вспомнить о Грэме Бреттоне? Тот Грэм был тоньше, меньше ростом, лицо у него было нежней, волосы светлей и длинней и голос не такой глубокий, почти девичий. Но ведь это все же Грэм, точно так же, как я — Полли, а вы Люси Сноу.

Я думала так же; но я подивилась тому, что мысли наши совпадают. Иным мыслям так редко встречаешь отзыв, что чудом кажется, когда выпадает такой случай.

— Вы с Грэмом очень дружили.

— Вы и это помните? — спросила она.

— И он тоже помнит, разумеется.

— Я его не спросила. Просто удивительно, если он помнит. Думаю, он все так же весел и беспечен?

— Он вам таким казался? Вы таким его запомнили?

— Другим и не помню. Иногда он вдруг делался прилежен, иногда веселился. Но углублялся ли он в чтение или предавался игре — думал он только о книге или об игре, на окружающих же мало обращал внимания.

— Но к вам он был пристрастен.

— Пристрастен ко мне? О нет! У него другие были товарищи, его однокашники. Обо мне он вспоминал разве что по воскресеньям. Он любил воскресные дни. Помню, мы за руку с ним ходили в собор Пресвятой Девы, и он отыскивал нужные места в моем молитвеннике; и какой же тихий и добрый бывал он по воскресным вечерам! Как терпеливо сносил мои ошибки, когда я читала. И на него всегда можно было положиться, воскресенья он всегда проводил дома. Я вечно боялась, что он примет какое-нибудь приглашение и нас покинет; но нет, такого не случалось, он и не стремился никуда. Теперь, верно, не то. Теперь доктор Бреттон по воскресеньям ужинает в гостях, я думаю.

— Дети, спускайтесь! — раздался снизу голос миссис Бреттон.

Полина хотела еще что-то сказать, но я решила тотчас идти вниз, и мы спустились.

Как ни была весела от природы моя крестная, как ни старалась она нас занять, оживленность была несколько натянутой, пока мы не различили сквозь вой ночного ветра говор у крыльца. Женщинам и девушкам нередко случается сидеть у камелька, в то время как сердце их блуждает по темным дорогам, бросается навстречу непогоде, а воображение влечет то к воротам, то к одинокой калитке — вглядываться и вслушиваться, не идет ли домой отец, сын или муж.

Отец и сын наконец-то явились — доктора Бреттона сопровождал граф де Бассомпьер. Уже не помню, кто из нас троих раньше услыхал голоса, и немудрено, что все мы бросились вниз встречать двух всадников, прорвавшихся сквозь такую бурю, однако ж они отстранили нас. Оба были белы — два снеговых сугроба, и потому миссис Бреттон тотчас препроводила их в кухню, строжайше воспретив ступать на ковер лестницы, пока не скинут с себя обретенное ими обличье Деда Мороза.

Разумеется, мы последовали за ними в кухню — то была старая голландская кухня, уютная и вместительная. Белая графинюшка скакала вокруг столь же белого своего родителя, хлопала в ладоши и кричала:

— Ой, папа, вы совсем как белый медведь!

Медведь отряхнулся, и белый эльф метнулся прочь от ледяного душа. Но тотчас она с хохотом снова к нему подбежала, чтобы помочь разоблачиться. Граф уже высвободился из своего пальто и грозился обрушить его на дочь.

— Ой, папа! — крикнула она, уклоняясь и отбегая в сторону, как проворная серна.

В движеньях ее была мягкость, бархатная грация кошечки; смех ее звенел нежней серебряного и хрустального звона; когда она поднялась на цыпочки и потянулась к губам отца за поцелуем, она вся засветилась радостью и любовью. Строгий почтенный господин глядел на нее так, как смотрят лишь на существо, самое дорогое на свете.

— Миссис Бреттон, — вздохнул он, — научите: что мне делать с этой егозой? Пора бы уж, кажется, и за ум взяться. Не правда ли, она сейчас такое же дитя, как и десять лет назад?

— Она не более дитя, чем мой взрослый ребенок, — ответила миссис Бреттон, раздосадованная тем, что сын противился ее совету сменить одежду.

Он стоял, опершись на кухонный стол, смеялся и отстранял ее рукой.

— Полно, мама, — сказал он. — Чтобы согреться изнутри и снаружи, выпьем-ка мы лучше в честь Рождества и помянем прямо тут, у очага, нашу добрую старую Англию.

И пока граф стоял у огня, а Полина Мэри танцевала, наслаждаясь простором кухни, миссис Бреттон принялась наставлять Марту, как сдобрить и разогреть питье, и затем его передали по кругу в серебряном сосуде, в котором я опознала крестильную чашу Грэма.

— За счастье прежних дней! — воскликнул граф, поднимая сверкающую чашу, и, взглянув на миссис Бреттон, с чувством произнес:

За дружбу старую до дна,

За счастье прежних дней

С тобой мы выпьем, старина,

За счастье прежних дней.

Побольше кружки приготовь

И доверху налей.

Мы пьем за старую любовь

И дружбу прежних дней.[207]

— Шотландец! Папа у меня шотландец. Отчасти. Хоум и де Бассомпьер! Мы галлы и каледонцы.

— И верно, ты, краса шотландских гор, сейчас станцуешь шотландский рил? — спросил ее отец. — Я не удивлюсь, миссис Бреттон, ежели у вас посреди кухни вдруг вырастет зеленый лучок. Уж она наколдует! Удивительное создание!

— Скажите, чтоб Люси тоже со мной танцевала. Папа, это Люси Сноу.

Мистер Хоум (сделавшись гордым графом де Бассомпьером, он в душе оставался просто мистером Хоумом) протянул мне руку с любезным заверением, что он меня не забыл, а если б ему даже изменила собственная память, дочь его так часто твердила мое имя и так много обо мне рассказывала, что я стала для него близкой знакомой.

Все уже приложились к чаше, исключая Полину, ибо никому не приходило в голову прерывать ее танцы ради такого прозаического напитка, однако ж она не преминула потребовать свое.

— Дайте попробовать, — обратилась она к Грэму, который отставил чашу подальше на полку.

Миссис Бреттон и доктор Хоум были увлечены беседой, но от доктора Джона не укрылось ни одно ее па. Он следил за тем, как она танцует, и танец ему нравился. Не говоря уж о мягкости и грации движений, отрадных для его жадного до красоты взгляда, его пленяло, что она так свободно чувствует себя у его матери, и самому ему оттого делалось легко и весело. Он увидел в ней прежнего ребенка, прежнюю подругу детских игр. Мне интересно было, как он с ней заговорит, — я пока еще не слышала их разговора; и первые же слова его доказали, что нынешняя ее ребяческая простота воскресила былые времена в его памяти.