Час самых сильных мучений наступал, когда ждали почту. Увы, я хорошо знала, когда ее приносят, и тщетно старалась себя обмануть и отвлечь, страшась пытки ожидания и горечи обманутой надежды, ежедневно предварявших и сопровождавших слишком знакомый звонок.

Думаю, звери, которых держат в клетках и кормят так скудно, что они едва не гибнут с голоду, ждут кормежки с тем же нетерпеньем, с каким я ожидала письма. Ох! Говоря по правде и отступая от притворно спокойного тона, в каком уже нет сил продолжать больше, за семь недель я пережила непереносимую боль и страх, мучилась догадками, не раз теряла всякую веру в жизнь и делалась добычей отчаянья самого горького. Тоска камнем лежала у меня на сердце, и оно даже билось с трудом, мучительно ее одолевая. Письмо, милое письмо никак не приходило, а мне не было иной отрады.

Совершенно истомясь, я снова и снова прибегала к одному и тому же средству: я перечитывала пять старых писем.

Как быстро пролетел блаженный месяц, свидетель пяти этих дивных чудес! Я принималась за них всегда ночью и, не смея каждый вечер спрашивать свечу на кухне, купила себе тоненькую свечку и спички, прокрадывалась с нею в спальню и лакомилась черствой коркой на пиру Бармесида.[204]Она меня не насыщала. Я чахла и скоро исхудала, стала как тень. А ведь других болезней у меня не было.

Однажды вечером я перечитывала письма уже не без досады, от непрестанного мельканья в глазах их строки начинали терять значение и прелесть; золото осыпалось сухой осенней листвой, и я горевала об его утрате — как вдруг на лестнице раздались быстрые шаги. Я узнала походку мисс Джиневры Фэншо. Верно, она ужинала в городе, теперь воротилась и собиралась повесить в шкаф шаль или что-то еще. Так оно и было. Она явилась, разодетая в пестрые шелка, шаль сползла с плеч, локоны развились от сырости и небрежно падали ей на плечи. Я едва успела спрятать и запереть свои сокровища, а она уже стояла рядом со мной и была, кажется, в прескверном расположении духа.

— Какой глупый вечер. Какие они глупые! — начала она.

— Кто? Уж не миссис ли Чамли? А мне казалось, что вам очень нравится у нее бывать.

— Я была не у миссис Чамли.

— Вот как? Вы еще с кем-то подружились?

— Приехал мой дядя де Бассомпьер.

— Дядя де Бассомпьер! И вы не рады? А я-то думала, что вы его обожаете.

— И неверно думали. Он несносен. Я его ненавижу.

— Оттого, что он иностранец? Или по какой-то еще столь же важной причине?

— Вовсе он не иностранец. Он, слава Богу, англичанин. И года три назад еще носил английскую фамилию. Но мать у него была иностранка, де Бассомпьер, и кто-то у нее в семье умер и оставил ему титул, состояние и эту фамилию; теперь он большой человек.

— Оттого-то вы и возненавидели его?

— А знаете, что про него мама говорит? Он мне не родной дядя, а муж тетки. Мама его не выносит, она говорит, что он свел в могилу бедную тетю Джиневру. Злючка, так волком и смотрит. Ужасный вечер! — продолжала она. — Больше я не пойду к нему в отель. Вообразите — я вхожу в комнату, одна, а старый пятидесятилетний дядя выходит ко мне, но, не поговорив со мной и пяти минут, поворачивается ко мне спиной — и это буквально! — а потом вдруг выходит из комнаты. Ну и манеры! Видно, его совесть мучит, ведь, говорят, я вылитая тетя Джиневра. Мама утверждает, я поразительно на нее похожа.

— Вы были единственной гостьей?

— Единственной гостьей? Да. Потом пришла девчонка, моя кузина. Она такая неженка, он так с нею носится.

— Значит, у мосье де Бассомпьера есть дочь?

— Да, да. Вы просто истерзали меня расспросами. Господи! Я так устала!

Она зевнула. Без всяких церемоний она растянулась на моей кровати и добавила:

— Кажется, мадемуазель чуть не в кашу раздавили, когда была толкучка в театре, месяца два тому назад.

— Ах вот оно что! Так они живут в большом отеле на улице Креси, да?

— Именно там. Откуда вы знаете?

— Я там была.

— Вы? Любопытно! Где только вы не бываете! Верно, вас повезла туда матушка Бреттон. Они с эскулапом вхожи в отель. Кажется, «мой сын Джон»[205]пользовал мамзель после несчастного случая. Несчастный случай! Вздор! Помяли ее не больше, чем она того заслуживает за свое зазнайство! А теперь между ними завязалась такая дружба! Я уж слышала и про «товарища юных дней», и бог знает про что еще. Ох, до чего же они все глупы!

— Все? Вы же говорите, что были единственной гостьей.

— Я так сказала? Ну, просто старуха с сыном не в счет.

— Доктор и миссис Бреттон тоже были у мосье де Бассомпьера?

— О! В натуральную величину; и мамзель разыгрывала из себя хозяйку. Надутая кукла!

Мисс Фэншо вяло и равнодушно поведала о причинах своего изнеможенья. В ее честь не воскуривали фимиам, ей не расточали любезностей, кокетство ее не попадало в цель, тщеславие потерпело крах. Она негодовала.

— Но теперь-то мисс де Бассомпьер уже здорова? — спросила я.

— Конечно, здорова, как мы с вами. Только она ужасная притворщица и корчит из себя больную, чтоб с нею носились. И вы бы посмотрели, как старый вдовец укладывает ее на софу, а «мой сын Джон» запрещает ей волноваться и прочее. Отвратительное зрелище!

— Оно не было бы столь отвратительным, если бы предмет забот изменился и на месте мисс де Бассомпьер оказались вы.

— О! Ненавижу этого Джона! «Мой сын Джон».

— Да кого вы означаете этим именем? Мать доктора Бреттона никогда его так не называет.

— И напрасно. Шут гороховый!

— Тут вы грешите против истины. Эта последняя капля переполнила чашу моего терпения, и я настоятельно вас прошу встать с моей кровати и удалиться из комнаты.

— Какие страсти! А личико-то покраснело, как маков цвет! И отчего это вы всегда так горячо заступаетесь за Джона? «Джон Андерсон, мой друг!» Прелестное имя!

Кипя злостью, которой дать выход было бы прямым безумием, — как и сладить с этим невесомым перышком, легкокрылым мотыльком! — я задула свечу, заперла стол и оставила Джиневру, раз уж она не захотела меня оставить. Всегдашняя пустышка стала вдруг уморительно желчной.

На другой день был четверг, так что классов почти не было. Отзавтракали, и я забилась в дальний угол. Страшный час, час почты близился, и я ждала его, как одержимый видениями ждет, верно, появления призрака. Письма сегодня вряд ли следовало ждать, но, как ни старалась, я не могла отогнать мысль о том, что прийти оно все-таки может.