Сознание того, что у меня будет сын, облегчало бесконечные разочарования в наших с тобой отношениях. Лейла никогда не бранила и не наказывала тебя за озорство и дурное поведение. Так что это на мою долю выпадало тащить тебя за руку в твою комнату и заставлять сидеть в одиночестве. Я говорил себе, что у меня будет другой шанс. Надеялся даже на то, что младший сын облегчит напряжение между нами. Я рисовал его в своем воображении. Он не будет склонен к истерикам. Не станет сердиться на меня, когда я сержусь на него. Он будет смотреть на меня снизу вверх и уважать. Будет стремиться к учебе, будет стоять рядом со мной на молитве еще до того, как начнет что‐то понимать. Он будет чувствовать, когда необходимо выказать уважение. Он будет моим, тогда как ты принадлежишь своей матери.

Среда. Хадия и Худа в школе, твоя мать – дома с тобой. Странная это штука – то, как мы осознаем и принимаем потерю. Не могу понять, как и почему время будто замедляется как раз до того и после того, как подобное случается. Детали врезаются в память, ясные и яркие. Словно зазвонил телефон и я знал, что это Лейла, еще до того, как взял трубку. Она не успела заговорить, но я уже знал, в чем дело. И пока она говорила, что‐то твердое закупорило горло и несколько часов оставалось там.

– Кое-что случилось, – сказала она на урду. – Ты мне нужен.

Она говорила словно в полусне.

– Не бойся, – велел я. – Сейчас приеду.

Я повесил трубку офисного телефона и поблагодарил Бога за то, что нахожусь в своем городе.

– Вставай, – велел я себе. – Хватай ключи, куртку, контейнер с остатками ланча. Предупреди босса. Позвони кому‐нибудь и попроси забрать девочек из школы.

Но вместо этого я откинулся на мягкую спинку офисного кресла и сложил руки на коленях. Была половина второго дня. На столе стоял старый компьютер, который мерно жужжал. В прозрачном квадратном контейнере лежали вырезки из газет. Держатель для скотча. Маленький календарь, в котором я забыл вовремя сменить ушедший месяц на текущий. На серых стенах моей клетушки я приклеил письмо от Хадии, акростих Худы, где начальные буквы каждой строки составляли мое имя, и нарисованную тобой акварель, которую дала мне твоя мать – не ты. Красная лодка на голубой реке. Я был впечатлен тем, что ты знал, как использовать разные оттенки голубого для изображения волн, передачи движения. Кроме того, на стене был снимок вас троих. Ты, совсем маленький, на руках у Худы и Хадия, неловко положившая руку на Худино плечо. «Вот оно, – думал я потом, сосредоточившись на твоем маленьком, полуприкрытом одеялом личике, – только ты. Второго сына не будет».

Я не знал, что сказать и как утешить твою мать. Ждал, что она обратится ко мне или что‐то попросит.

«Попроси хоть воды, – думал я. – Попроси привезти еды из нашего любимого ресторана». Но она ничего не сказала. Я отвез вас троих в дом семьи Али, где вы должны были оставаться, пока я не привезу вас обратно на выходные, когда буду дома и смогу помочь Лейле. Я не мог отнять рук от руля даже на секунду. В мыслях я рисовал жуткие картины. Теперь, когда мы пережили одну потерю, я гадал, когда будет следующая.

– Вам здесь хорошо? – спросил я Хадию, когда приехал навестить вас сразу после работы.

– Они все очень добры к нам, – заверила Хадия. Но тут же опустила глаза и принялась теребить край рукава. – Это потому, что они знают, что случилось?

– Ничего не случилось.

Она посмотрела на меня. Хадия была слишком умна для меня. Я, как говорили мои коллеги, влип по самую маковку. Я коснулся ее лба и велел идти играть.

– Но помни…

Я показал на нее пальцем.

Она оглянулась на сыновей Али, игравших в саду. Все трое совсем дети. Старшему не больше семи.

– Просто знакомые, – хихикнула она.

Тогда она очень смешно произносила это слово, последние слоги сливались друг с другом.

– Молодец! – сказал я и улыбнулся ей.

Сестра Сиима сказала мне, что ты ходил хвостом за Хадией, а если та была занята, то оставался в доме с ней и Амирой. Я вошел в гостиную и нашел тебя. Ты сидел на диване, лицом к окну. Повернулся, увидел меня и снова стал смотреть в окно. Выражение твоих глаз меня испугало. Ты был таким маленьким, но мне показалось, что ты винишь меня в том, что мамы нет рядом.

– Где мама? – спросил ты.

Я сел на диван, ожидая, пока ты повернешься ко мне.

– Ее здесь нет.

– Ты можешь отвезти меня к маме?

Я хотел исполнить все твои желания.

– Завтра, – тихо ответил я.

Ты кивнул. Больше тебе не о чем было меня спрашивать. Я снова почувствовал, что не знаю, как с тобой общаться. Теперь я спрашиваю себя, что было бы, если бы я набрался мужества взять тебя на руки, как хотел тогда, и заверил, что завтра ты увидишь мать, но сегодня я здесь, с тобой. Что ты потерял брата, а я сына. Но у тебя есть я, а меня ты никогда не потеряешь. Но вместо этого я встал с дивана, поблагодарил сестру Сииму за доброту и поехал по темным дорогам домой, где твоя мать еще не включила свет. Я припарковался на дорожке и сидел в машине, пока не остыл двигатель. Пока я не собрался, прежде чем войти в дом и вести себя достаточно храбро ради твоей матери. Вот и все.

Я вздрагиваю и просыпаюсь. Из-под занавески, которая загораживает мою кровать, ползет тусклый свет из коридора. Мне дали какое‐то лекарство, из‐за которого путаются мысли. Воспоминания приходят ко мне сразу или не приходят вовсе. Мне не по себе. Неужели мне страшно? В помещении тихо. Телевизоры выключены по всему коридору. В квадратном окне – тьма. Цветы в вазах кажутся голубыми. «Мы любим тебя, деда», – читается в сером тексте. Я не узнаю свою жизнь, она будто бы не моя.

Голова не кружится, так что я встаю с постели. Ноги совсем ледяные, так что я надеваю носки, потом шлепанцы, беру свитер. Какое решение ты принял больше десяти лет назад, когда впервые сбежал! Даже сейчас, на последнем отрезке жизни, я не могу представить, что по доброй воле покину дом. Сестринский пост – в центре коридора. Сестры сидят за письменными столами перед экранами компьютеров, и я слышу их болтовню. Если пойти по стенке к лестнице справа от меня, то можно остаться незамеченным, и скоро дверь со скрипом закрывается за мной. Сегодня вечером голова не болит. Ноги идут. Я не чувствую усталости. Я буду спускаться по лестнице, пока не дойду до первого этажа, а оттуда выйду на парковку.

Если не считать событий последней недели, я бы сказал, что нахожусь в достаточно крепком здравии. Я на десятилетия пережил своих родителей и думал, что просто подвержен головным болям. Считал, что слабость рук и ног – симптом старости. Перила кажутся очень холодными, пока я спускаюсь к подножию лестницы. Останавливаюсь, когда сестра заворачивает за угол и удивленно раскрывает глаза при виде меня.

– Что вы делаете? – спрашивает она. Ее голос отдается эхом. Она смотрит на больничный костюм, выглядывающий из‐под свитера, и серебристый браслет на запястье. – Сейчас пять утра.