Келл приподнялся на локте, всмотрелся в нее долгим, ищущим взглядом, потом лукаво усмехнулся.

– Ну хорошо, научу. – И прикрыл медными ресницами разноцветные глаза. – Во-первых, Ас траварс, путешествие между мирами.

– Это я знаю.

Он немного опустился, приблизил губы к ее уху.

– Ас тасцен, – продолжал он, щекоча ее теплым дыханием. – Перемещение внутри одного мира.

Он провел губами по ее щеке, и Лайла затрепетала.

– Ас хасари, – прошептал он. – Исцеление.

Их губы встретились, и между поцелуями он произнес:

– Ас старо. Запечатать.

Ей хотелось, чтобы поцелуй продолжался, но его губы скользнули ниже.

– Ас пирата.

Его дыхание у ямочки на шее.

– Гореть.

Руки скользнули ей под рубашку.

– Ас анасаэ.

В груди расцветает жар.

– Рассеиваться.

Жар перетекает к животу.

– Ас стено.

Рука развязывает ей пояс.

– Разбиться.

Раздевает.

– Ас оренсе.

Зубы покусывают ей бедро.

– Открыть…

Губы Келла остановились у нее между ног, и она изогнулась навстречу, пальцы запутались в темно-рыжих локонах. Где-то в глубине волной поднимался жар. По телу струился пот. Она пылала, дыхание прерывалось, рука стиснула простыни. Внутри что-то нарастало – наверное, магия. Волна вздымалась все выше и выше, и сдерживать ее было нелегко.

– Келл, – простонала она, и его поцелуй стал еще глубже. Лайла затрепетала, и волна, жгучая и неуловимая, прорвала преграду, захлестнула с головой. С губ сорвался то ли вздох, то ли смех, и она бессильно откинулась на простыни, опаленные под ее руками.

Келл поднялся, снова устроился рядом.

– Ну как, понравился урок? – спросил он, с трудом переводя дыхание.

Лайла с усмешкой перекатилась и села на него верхом.

Его глаза широко раскрылись, грудь вздымалась и опадала. Она завела его руки за голову.

– Посмотрим, хорошо ли я его усвоила.

* * *

Они лежали на узкой койке, прижавшись друг к другу. Келл обвил ее рукой. Огонь угас, сменившись ровным, приятным теплом. Его рубашка распахнулась. Она водила пальцами по шраму над сердцем, рассеянно обрисовывая круги, пока глаза не начали слипаться.

Лайла понимала, что спать нельзя. Она никогда не спала так – тело к телу.

Всегда спиной к стене, только так.

И всегда – с ножом возле колена.

И всегда одна.

Но вскоре на корабле все стихло. Маленький ялик ласково покачивался на волнах, дыхание Келла было размеренным и тихим, биение его пульса, ощущавшееся кожа к коже, успокаивало. И впервые за много лет – так много, что и не упомнить – Лайла погрузилась в крепкий, мирный, глубокий сон.

V

– Санкт, – пробормотал Алукард, выплескивая остаток утреннего кофе Айло за борт, – эта гадость сегодня даже хуже, чем обычно.

Джаста что-то крикнула от руля, ее слова унес ветер. Алукард вытер губы и поднял голову, чтобы увидеть, как на горизонте встает силуэт корабля «Бегущие воды».

Сперва невнятный, как призрак, но постепенно все четче различимый.

Когда капитан впервые оказался на борту злосчастного судна Маризо, он ожидал увидеть что-то вроде порта Сейзенрош или лондонского ночного рынка, только на море вместо суши. Но «Ферейс страс» не был похож ни на тот, ни на другой. Это и в самом деле был корабль, вернее, сразу несколько, высившихся на синей глади моря, как верхушка кораллового рифа. Тут и там были протянуты канаты, свисали навесные потолки, превращавшие палубы и мачты во что-то вроде палаточного лагеря. Все это местами обветшало и не подновлялось почти никогда – вместо замены каких-то деталей просто добавлялись новые слои, как на холсте, где одна картина пишется поверх другой.

Но в этом беспорядке была определенная элегантность, в этом хаосе – своеобразный порядок, и впечатление суровости усугублялось тишиной. Никто не перекликался с палубы на палубу. Ветер не доносил обрывков случайных фраз. Вся эта многоярусная конструкция безмолвно покачивалась на волнах – обветшалый плавучий особняк, купающийся в солнечных лучах.

Алукард уже видел владение Маризо – всего два года назад, но все равно, как и тогда, вид «Ферейс страса» поразил его.

Рядом на палубе появилась Бард, облокотилась на поручень – и присвистнула. Ее глаза расширились от такого же почти что благоговейного изумления.

Возле плавучего рынка уже стоял на якоре маленький кораблик. «Призрак» замедлил ход, и Алукард разглядел, как люди Маризо выпроваживают со своего корабля хозяина ялика – худого, как скелет, иссушенного солнцем и ветром.

– Погодите, – упрашивал тот. – Я же заплатил за вход, как положено. Дайте мне еще посмотреть! Я подберу себе что-нибудь другое!

Но моряки, выводившие его под локти, оставались глухи к его мольбам – и наконец без особых церемоний перекинули его через борт. Он пролетел несколько футов и тяжело упал на палубу собственного кораблика, охая от боли.

– Хотите совет? – беззаботно предложил Алукард. – Если Маризо велит вам уходить, просто уходите.

– Не беспокойся, – отозвалась Бард. – Я буду себя хорошо вести.

Прозвучало это неутешительно. Насколько Алукард ее знал, его воровка знала только один способ вести себя хорошо – это обычно заканчивалось несколькими трупами.

Джаста подвела «Призрак» под самый борт «Ферайс страса». Между бортами перекинули доску, ведущую на крытую платформу с единственной деревянной дверью. Джаста пошла первой, за ней – один за другим – двинулись Лайла и Келл, и последним – Алукард. Холланда, после примерно часовых бурных дебатов, было решено оставить на «Призраке» под присмотром Гастры и Леноса.

На белого антари снова на всякий случай надели цепи, но между Келлом и Холландом тем временем воцарилось некое подобие согласия, так что свободу расхаживать по кораблю у него никто не отнимал. Алукард с утра застал его на камбузе – волшебник как ни в чем не бывало сидел за столом и пил, подумать только, чай. Теперь же он стоял на палубе, прислонясь к мачте в тени грота, скрестив руки на груди, насколько это позволяла цепь между наручниками, и смотрел в небо.

– Мы должны постучаться? – с усмешкой спросила Лайла у Алукарда – и, не дожидаясь ответа, стукнула в дверь костяшками пальцев. Дверь распахнулась, и перед пришлецами предстал человек в нарядных белых одеждах. Это поразило гостей сильнее всего остального. Обычно картина жизни на море выдержана в приглушенных тонах – краски выгорают на солнце и блекнут от соли, слишком светлое темнеет от грязи и пота. Но этот человек, встречавших их посреди морской глади в чистом утреннем свете, был одет в сверкавшие молочной белизной штаны и тунику.