во время секса он входил в нее как машина, больше никаких предварительных ласк

одна-единственная цель – оплодотворить

она терпела эти безжалостные телодвижения, глядя на абажур под потолком, – ах, как они радовались, когда провели электричество

ее долг обеспечить его и эту землю здоровыми наследниками, она это понимала и пока терпела неудачу за неудачей

уж не выгонит ли он ее за неисполнение долга? она снова станет чернорабочей? а ее заменит новая жена, способная дать потомство?

и она терпела, пока матрас подпрыгивал на деревянной раме и отчаянно скрипела кровать, стоящая на ковре

по вечерам они сидели порознь в «длинной комнате», в тишине тикали дедушкины часы

Джозеф читал журнал для фермеров или ежемесячный «Нэшнл джиогрэфик», который выписывал

(как же он любил украдкой понаслаждаться голой женской грудью какой-нибудь туземки!)

она читала «Вуменс уикли» или роман Диккенса, Остин, сестер Бронте, да все, что попадется в руки, только бы себя занять

отвлечься от этого, от мужа, от себя

от своего тела, дающего жизнь, переходящую в смерть

когда он поднимался наверх в спальню, она задерживалась внизу, стоило же ей только подойти к кровати, как он просыпался, и все начиналось по новой

Грейс родила очередного ребенка

Джозеф назвал ее Харриет в честь бабушки, которая дожила до преклонных дней, ни разу не болела и умерла во сне

эта точно выживет, Грейси, я чувствую, она борец, и неважно, что девочка

Грейс была безразлична к дьяволице, чуть ее не убившей за три дня схваток, а затем с возмущением выскочившей из ее измученного тела прямиком в руки акушерки

размахивала кулачками, кривила желейное личико и орала на весь дом, когда ее шлепали

после родов Грейс давали морфий и накладывали швы; в первое время она была слишком слабая, не до ребенка, но и позже у нее не возникло никакого желания баюкать последнее дитятко в ряду обреченных

она отказалась кормить младенца грудью

и Джозеф перестал с ней разговаривать

если Лили была нежным и спокойным ребенком, то Харриет заполняла дом своей яростью и вечным недовольством

эта дьяволица кричала всю ночь в соседней комнате под присмотром кормилицы, словно горя желанием изничтожить родную мать

позже они взяли из Бервика няньку по имени Флосси

в течение месяцев Грейс почти не говорила и с трудом вставала с постели, чтобы умыть лицо и почистить зубы, волосы превратились в космы, а кожа без солнца сделалась мертвенно-бледной; она шлепала по комнате в ночной рубашке, а когда ей приносили маленькую дьяволицу, отворачивалась – от одной мысли о ребенке ей становилось нехорошо

она подумывала о том, чтобы перерезать себе артерии и разом со всем покончить, как это делал Джозеф со скотом у нее на глазах

она уже изучала кухонные ножи, решая, каким получится быстрее и эффективнее

однажды посреди ночи она подносила каждый нож к свету, и за этим занятием ее застиг Джозеф

он выхватил нож из ее рук со словами: только посмей, Грейс Ридендейл, только посмей

* * *

тогда она подумала о том, чтобы улизнуть из дома, дойти до озера и погрузиться в него, пока вода не сомкнется над головой

Джозеф пригрозил ей психушкой – они прикуют тебя, голую, цепью к стене, и ты будешь сидеть в собственных экскрементах до конца жизни

ну и пусть, я и так в аду

она обосновалась в другой спальне – с прежней жизнью покончено

а что ты так переживаешь, с горечью сказал он, я всего лишь исполнял свой долг, а вот ты исполнять свой супружеский долг отказываешься

она вспоминает, каким влюбленным взглядом он на нее смотрел, невозможно было не ответить ему тем же, а теперь не желал, равно как и она не желала притрагиваться к существу, которое произвела на свет

он совал ей ребенка под нос, а она проходила мимо

как ты смеешь так обращаться с родной дочерью, Грейс Ридендейл, какая же ты мерзавка!

эта дьяволица была ей послана, дабы возродить в ней надежду на материнство, выполнить собственное предназначение, обрести нечто свое, а на самом деле всего ее лишила

Грейс вспоминала свои страдания, когда ее в детстве оставляли одну, одну на всем белом свете

как ей сейчас не хватало матери, которая бы ее обняла, побаюкала и сказала: ты справишься, Грейси, мы вместе справимся

* * *

однажды Грейс проснулась и впервые после рождения ребенка не ощутила ужаса, а в ярко-голубом небе проглядывали такие милые серые облачка

она уже забыла, когда последний раз смотрела на небо

или на мужа, который когда-то провозгласил ее царицей Нила, а сейчас, наверное, доит коров

она встала, приняла душ, хотела расчесать волосы, но сначала пришлось разбирать колтуны

потом надела на себя приличную одежду, вместо того чтобы и дальше ходить в ночной сорочке

она вошла в кухню

Харриетт ела на завтрак солдат-мякишей и яйцо всмятку, приготовленное Флосси, а это яйцо она сама выбрала из-под курицы – таков был их утренний ритуал

обычно Грейс ждала, пока они уйдут, чтобы позавтракать одной, она научилась избегать дочери, уже стала экспертом по этой части, носом чуяла, где та находится, и делала все, чтобы их пути не пересекались

неодобрительные взгляды служанки она игнорировала

при ее появлении Харриетт и Флосси умолкли, а дочь посмотрела на нее так, словно впервые увидела

еще бы, вместо привычных патл аккуратно расчесанные и уложенные домиком волосы, а вместо застиранной ночной сорочки – белое платье с желтыми цветами

Грейс тоже смотрела на дочь словно впервые – такая упитанная, розовощекая, сзади косичка

золотистые с прозеленью глаза глядят на нее с любопытством, на губах улыбка

словно спрашивает: ну что, мамуля, теперь я тебе нравлюсь?

Флосси, многодетная мать и бабушка, седая, округлая, сутулая, в старомодном платье до полу, подбадривала Харриетт, снова заверещавшую нечто нечленораздельное

после того как немного привыкла к такой Грейс

она обмакивала солдат-мякишей в желток и отправляла в рот, стараясь, чтобы не текло по подбородку

а когда не получалось, Флосси пускала в ход тряпочку

видно было, как им хорошо вдвоем