же впечатляющей внешностью, одно присутствие которого могло утихомирить потенциальных бунтовщиков. Помимо прочего, он нес на себе авторитет императрицы.

Для Екатерины отправить на опасное дело Орлова было равносильно личному участию, а ее Совет никогда бы не согласился отпустить свою императрицу в захваченную чумой Москву. Поэтому когда Орлов сам вызвался установить контроль над ситуацией в Москве, Екатерина с благодарностью приняла его предложение, хотя и опасалась за его безопасность. Некоторые из его соперников при дворе, вероятно, не особо сопротивлялись его желанию стать жертвой чумы.

20 сентября, в день семнадцатилетия великого князя Павла, лорд Кэткарт доложил графу Суффолкскому о решении Григория, сведения о котором получил из первых рук:

«Утром граф Орлов сообщил мне, что убежден: величайшее несчастье Москвы — это паника, которая охватила и знать, и самые низшие слои населения. Отсюда и плохой порядок, и недостаточное желание урегулировать ситуацию. Он намерен завтра утром отправиться туда, чтобы попытаться принести максимально возможную пользу.

Он сказал, что чума или не чума — он все равно выедет завтра утром, поскольку давно изнывает, ожидая возможности сослужить какую-нибудь особенную службу императрице и стране, а такая возможность редко выпадает на долю отдельного человека и никогда не обходится без риска. Он надеется справиться с этой ситуацией, и никакая опасность не удержит его от попытки принести пользу»{504}.

Григорий отбыл вечером 21 сентября в сопровождении свиты чиновников, врачей и военных. На следующий день, в день девятой годовщины коронации, Екатерина, как обычно, появилась при дворе, несмотря на то, что неважно себя чувствовала. Лорд Кэткарт так отозвался о ее недомогании:

«Говорят, она постоянно мучается из-за несчастья с ее подданными в Москве и трусливого поведения дворян и людей, облеченных властью, которые оставили город и бросили народ в бедственном положении. Эти обстоятельства и опасность, которой подвергает себя граф Орлов, как считают, служат немалым пополнением ее тревог»{505}.

Через два дня после отъезда Орлова в Москву Екатерина получила ужасающие известия о том, что там происходит в действительности.

В начале сентября люди начали собираться у Варваровских ворот в ограде восточного края Китай-города (обнесенный стеной торговый квартал вдоль Кремля). Над воротами висела икона Богоматери, о чудодейственных свойствах которой ходили многочисленные рассказы. Люди останавливались, чтобы помолиться там, приносили лампады, а солдат Семеновского гвардейского полка Савелий Бяков с рабочим золотошвейной мастерской Ильей Афанасьевым вешали их перед иконой. Пять священников из бесчисленного множества московских священнослужителей без прихода, которых фамильярно называли «попы с перекрестка», приходили, чтобы служить молебны. Бяков, Афанасьев и третий человек, крестьянин по имени Петр Иванов, начали сбор милостыни на покупку для иконы серебряного оклада. Стали собираться толпы, чтобы сообща засвидетельствовать почтение иконе, и в течение двух дней на серебряный оклад было собрано более двухсот рублей{506}.

Архиепископ Московский отец Амвросий — человек, назначенный Екатериной, которого она очень ценила за энергичные попытки усовершенствовать беспорядочное городское церковное ведомство, — заинтересовался этим всплеском народного благочестия — и потому, что многолюдные сборища противоречили противочумным мерам, и потому, что подозревал жульничество, возможно даже с участием некоторых священников, в сборе такого количества денег якобы для оклада к иконе. Поэтому вечером 15 сентября он послал нескольких официальных лиц опечатать ящик, в который собирались народные пожертвования. Но в толпе, потерявшей доверие к официальным лицам и искренне верящей, что одна лишь чудодейственная икона способна спасти от чумы, начали кричать (как Екатерина рассказывала впоследствии мадам Бьельке): «Архиепископ хочет украсть деньги Благословенной Девы, он должен быть убит!»{507} Среди людей начались драки, наиболее обозленные помчались к Кремлю. Там, снова со слов Екатерины, «они разбили двери монастыря, где жил архиепископ[40] разграбили святую обитель, напились в подвалах и, не найдя того, кого искали, отправили группу в Донской монастырь, выволокли оттуда старика и жестоко убили его»{508}.

С помощью небольшой группы солдат и двух пушек генерал-лейтенант Еропкин кое-как восстановил порядок. Согласно его первому донесению, как минимум сто человек было убито в Кремле и двести сорок девять арестовано; многие оказались ранеными. Через несколько дней он прислал Екатерине уточненные данные: семьдесят восемь человек убито, и это окончательная цифра; двести семьдесят девять арестовано. Девятнадцать человек из отряда Еропкина было ранено, один позднее умер. 27 сентября Екатерина разрешила опубликовать официальные цифры потерь от чумы в Москве — те, что были уже известны — в надежде остановить дикие слухи. В тот же день лорд Кэткарт написал о «печальном» событии графу Суссекскому, добавив об императрице: «Она под огромным впечатлением от этого бедствия и не может, хотя и пытается, скрыть свои чувства»{509}.

Прибыв в пораженный город 26 сентября (раньше он не смог туда попасть из-за плохих дорог), Григорий Орлов осуществил серию мер с целью восстановить среди населения порядок и доверие к властям. Меры эти включали обещание свободы тем крепостным, которые добровольно пошли работать в больницы, открытие детских домов, распределение пищи, одежды и денег и возобновление работы публичных бань. Закрытие бань было первоначально произведено как профилактическая предосторожность — но непопулярность этого решения вызвала вспышку возмущения. Более трех тысяч старых домов было сожжено и шесть тысяч продезинфицировано.

Были также предприняты меры предосторожности, чтобы предотвратить распространение чумы из Москвы, в особенности в направлении Санкт-Петербурга. В конце сентября Сенат запретил всем правительственным учреждениям, кроме Коллегии иностранных дел, Военной коллегии и Адмиралтейства, принимать курьеров прямо из Москвы. Все посланцы должны были задерживаться в Торжке, где их встречали курьеры из Петербурга, которые забирали депеши и сами проделывали остальную часть пути. Почту из зараженных мест нужно было брать щипцами, а письма окуривать. Все домовладельцы и жители обязаны были соблюдать различные меры предосторожности, касающиеся того, как принимать посетителей, дезинфицировать багаж, куда немедленно сообщать о любом случае внезапной смерти или лихорадки. Особые подозрения падали на старую одежду, продаваемую старьевщиками.

17 октября Екатерина прервала заседание Совета, чтобы объявить о введении дополнительных мер против чумы. Решено было поставить вокруг Петербурга кордон, чтобы все прибывающие проходили дополнительный карантин. Уильям Ричардсон прокомментировал происходящее так: