На следующий же день Бернард Шоу выступил в Лондоне на конгрессе Лиги по правам человека с разоблачительной речью по поводу наказания кнутом, которое все еще применялось в тюрьмах. Кроме того, в прессе появилась большая статья, в которой один за другим были перечислены аргументы автора «Баллады Редингской тюрьмы»; автор статьи потребовал от государственного секретаря внутренних дел, чтобы эти аргументы были приняты во внимание до окончания заседания конгресса. «Пришло время положить конец игре в этот неслыханный скандал», — писала «Дейли кроникл» 25 марта. 30-го в газете было помещено интервью с узником, доведенным тюремным режимом до полной апатии.

Старая приятельница Оскара Уайльда Джорджина Уэлдон, прославившаяся тем, что заточила у себя Шарля Гуно, в которого была безумно влюблена, опубликовала собственное письмо о своем опыте пребывания в тюрьме. К ней присоединились другие свидетели тех ужасов, о которых написал Уайльд. В прессе появилось также еще одно письмо, написанное группой женщин, представительниц интеллектуальных кругов Лондона, среди которых были Эллен Терри и мисс Россетти; письмо было адресовано Эмилю Золя. Оскар Уайльд, отверженный, изгнанник, гомосексуалист, стал настоящим вдохновителем целого восстания за права человека! При этом Англия не упускала возможности заклеймить позором безответственность Франции, пославшей подкрепление в Конго для поддержки «миссии Маршана», призванной противостоять «гуманитарной миссии» Англии в Судане и Египте.

28 марта 1898 года Шерард и Роуленд Стронг, заехав за Уайльдом, повезли его на ужин, на котором присутствовал еще один герой дня, майор Эстерхази. «Меня потащили на ужин, чтобы познакомить с Эстерхази. Майор оказался удивительной личностью. Когда-нибудь я опишу все, о чем он рассказал. Само собой разумеется, он рассказывал только о Дрейфусе и К°»[587].Через несколько дней Уайльд сказал Даврэ: «Это автор того самого бордеро, он мне признался. Эстерхази гораздо интересней, чем Дрейфус, который, как выясняется, невиновен. Невиновные всегда неправы. Чтобы стать преступником, необходимо обладать воображением и отвагой, но какая досада, что Эстерхази так и не отправили в тюрьму».

Оскар Уайльд тоже увлекся этим делом, которое восстановило одну половину Франции против другой и разделило интеллектуальные круги на два отчаянно враждующих лагеря. Он не мог не заметить сходства между обоими случаями, своим и капитана Дрейфуса, осужденного без каких-либо доказательств. Как отмечал Жозеф Рейнаш, один из историков, вплотную занимавшихся делом, «этому англичанину, самому утонченному и самому развращенному из людей, было приятно лицезреть шпиона, внезапно ставшего национальным героем». Вместе с Роулендом Стронгом, Шерардом, Эстерхази и еще одним приятелем итальянского военного атташе Паниццарди Оскар Уайльд оказался посвященным во все детали дела, после чего он уже никак не мог не согласиться с открытым письмом Эмиля Золя президенту Республики, напечатанным под заголовком, ставшим навсегда знаменитым: «Я обвиняю», в котором великий романист протестовал против оправдательного приговора Эстерхази, вынесенного по приказу свыше. Но при этом он с удовлетворением встретил известие об отмене, в связи с допущенным нарушением судебной процедуры, приговора, вынесенного самому Эмилю Золя.

Постоянно думая о переводе «Баллады», Уайльд обменивался с Даврэ многочисленными письмами и очень внимательно следил за ходом работы, что не мешало ему заниматься обстановкой квартиры Дугласа, который только что одержал очередную победу, на этот раз над слегка вороватым цветочником, которого тотчас окрестил «Флорифером»[588].

7 апреля в Генуе скончалась Констанс; известие стало для Уайльда ужасным ударом, как он сам писал Россу: «Констанс умерла. Приезжай завтра и остановись в моем отеле. Я в великом горе». И Карлосу Блэккеру: «Это воистину ужасно. Я места себе не нахожу. Если бы мы встретились, поцеловались… Но поздно. Как жестока жизнь (…) Я покинул свою комнату, потому что страшусь оставаться один». «Меня переполняет скорбь, — писал он брату Констанс. — Это самая жестокая из трагедий»[589]. Эти слова передают ту глубокую нежность, которую Уайльд питал по отношению к жене и которая устояла, несмотря на все испытания; смерть жены оставила его наедине с самим собой, теперь ему одному суждено было нести в себе «великую мировую скорбь», которая с каждым днем была для него все тяжелее.

Однако жизнь требовала свое даже тогда, когда казалась ему столь жалкой, когда все вокруг рушилось. Оскар ужинал с Фрэнком Харрисом, которого познакомил с Анри Даврэ. Покорил совсем юного мальчика по имени Эдмон, дав ему прозвище «Эдмон де Гонкур». Он ужинал с Фрицем Тауловым в «Пуссэ», где встретил Уистлера, сильно осунувшегося, постаревшего и окончательно превратившегося в ведьмака, каким он и был в душе в течение всей жизни. 30 апреля Уайльд присутствовал на открытии роденовской экспозиции на выставке; роденовский Бальзак продолжал шокировать публику, вызвав у одной из дам, дефилировавших мимо скульптора, следующую реплику: «Надо же, а на вид совсем не злой!»

В «Белом журнале» была опубликована статья, посвященная «Балладе». По такому случаю Оскар Уайльд сблизился с редактором журнала Феликсом Фенеоном, вместе с которым нередко захаживал в «Мулен-Руж», где встречался с Иветт Гильбер и Тулуз-Лотреком, который оставил множество свидетельств этих встреч в виде карандашных рисунков и акварелей с карикатурным изображением Оскара Уайльда в виде толстого джентльмена в цилиндре. Уайльд продолжал изводить своего издателя, требуя денег, постоянно жаловался Робби на задержки с выплатой ренты и клянчил деньги у Карлоса Блэккера или Фрэнка Харриса. Нужда стала его навязчивой идеей. В конце концов обескураженный Росс написал Смизерсу: «Я получил ужасное письмо от Оскара, который, как мне кажется, пребывает в страшной нужде, даже если отбросить некоторые преувеличения. Он пишет, что не обедал в пятницу и субботу»[590]. На самом деле, пользуясь снисходительностью хозяина отеля «Эльзас» Дюпуарье, Уайльд жил в отеле в кредит, пробавляясь главным образом гостиничными завтраками; здесь также закрывали глаза и на молодых людей, которые приходили к Уайльду под предводительством Мориса Гилберта. Когда Уайльд оказался не в состоянии уплатить за недавно перенесенную операцию на горле, он написал Карлосу Блэккеру: «Такая ужасная и комичная жизнь не может больше продолжаться, и я пишу Вам, чтобы спросить, сможете ли Вы сделать для меня это»[591]. Под этим, понятное дело, подразумевалась просьба одолжить тридцать семь фунтов в счет ренты до июля, поскольку Уайльд еще ничего не получил от издателя и поэтому мог себе позволить ужин, только если его приглашал Харрис или кто-нибудь из новых литературных знакомых, таких, как, например, Альфред Жарри[592]. Жарри прислал Уайльду полное собрание своих сочинений и пригласил на постановку «Короля Юбю», которому Уайльд посвятил следующий забавный комментарий: «Он дебютировал постановкой пьесы под названием „Король Юбю“ в театре „Эвр“. Интрига состояла в том, что все действующие лица говорили друг другу „дерьмо“ на протяжении пяти актов, причем безо всякой видимой причины»[593]. В театр Уайльда сопровождал его новый почитатель — молодой и очаровательный Робер Дюмьер, который в 1909 году осуществил постановку «Саломеи» в Театр-дез-Ар.