Я спросил, есть ли в монастыре телефон. Телефона не было. Связь осуществлялась через паломников вроде меня. Если я не передумал и все-таки собираюсь к Окаму, то они передадут мне несколько писем.

Я не передумал. Я взял письма и отправился в центральный молл за покупками. Компас, ботинки, рюкзак, фонарик, нож и прочие милые туристические аксессуары. Все как в ранней молодости. Только без байдарок и гитар.

К вечеру без всяких приключений я добрался на автобусе до Хороканая и остановился в единственной в городе маленькой двухэтажной гостинице. По-английски здесь не говорили вообще, но я уже научился объясняться жестами. Я попросил лысого хозяина с большими грустными глазами, чтобы меня разбудили в 6 утра. Для этого я прибегнул к бумаге, ручке и тыканью пальцем в часы.

На следующий день я бодро вышагивал навстречу дзенским мудростям и черт знает чему, за что поплатился Машей, надеясь добраться до Гнезда засветло.

Десять часов ходьбы, два привала, десяток захватывающих видов и Гнездо засветилось в лучах заходящего солнца. Оно издалека напоминало скорее небольшую усадьбу, чем монастырь. Двухэтажный деревянный дом с двускатной крышей, закругленной снизу, обнесенный высоким острым деревянным забором.

Расстояниям в горах верить нельзя. Я был убежден, что уже через полчаса буду ужинать монастырским рисом со специями, но не тут-то было. На конец дороги у меня ушло еще часа два. Однако фонарик освещал тропинку и мое добродушное настроение (чего только не лечит горный воздух?) только крепло: я проникался осознанием собственной стойкости и предусмотрительности.

Ворота. Рюкзак с плеч. Легкий стук. Достойный стук утомившегося путника.

Никакой реакции. Я постучал сильнее. Требовательный стук путника, нуждающегося в укрытии.

Через какое-то время с той стороны что-то спросили по-японски.

Я ответил по-английски, что мне нужен Окам. «Я принес ему письма», – зачем-то добавил я.

Ворота раскрылись. Передо мной стоял человек комплекции борца сумо. Одет он был в длинную кожаную куртку.

– Выключи свой ебаный фонарь, – сказал сумаист на вполне понятном английском вместо «здравствуйте».

Фонарь, действительно, бил ему в лицо. Лицо было большим не то опухшим, не от оплывшим жиром. Волосы его были заплетены сзади в толстую косичку. Я выключил фонарь и даже положил его на землю на всякий случай.

– Кто ты?

– Я Иосиф. Из России. Пришел учиться у Окама. Можно войти?

Он очень подозрительно посмотрел на меня, взял письма из моих рук, вернул мне рекламный буклетик, монастыря как-то влезший между писем, и сказал:

– Нет. Ты уже все знаешь. Тебе нечему учиться!

Эта фраза настолько противоречила всему, что я слышал и знал про многолетнее обучение, что я растерялся.

– А ты, Окам, да?

– Да. И если ты знаешь, что я – Окам, тебе тем более нечему учиться. Люди, которые знают, кто я – просветленные. Уходи!

И он засмеялся. Я слышал, что в дзенской практике некоторая грубость и парадоксальность выводов довольно распространена. Но идти обратно или ночевать под монастырским забором – не хотелось.

– Это великолепно, – сказал я. – Тогда я сам буду тебя учить. Но не раньше чем ты впустишь меня, накормишь и дашь переночевать.

– Чему ты сможешь меня научить?

Он не двигался с места, стоя в воротах как огромная глыба.

– Тому, чего ты еще не знаешь.

– А чего я еще не знаю?

– Вот этого.

– Какого этого?

– Ты же сам только что спросил меня, чего я еще не знаю? Вот этому-то я и буду тебя учить. Но завтра. А пока пусти меня и дай поесть.

Я никогда всерьез не интересовался дзеном. После разговоров с Антоном на эту тему и прочтения нескольких книг, мне представлялось, что дзен – это смесь анекдотов среднего качества и парадоксальных высказываний, каким-то образом замешанная на духе боевых искусств. И мне показалось, что я своей неуступчивостью и блестящим силлогизмом сразил эту тушу наповал.

Но не тут-то было.

– Уходи! Если ты еще раз стукнешь в ворота я тебя ударю.

После чего он невозмутимо стал закрывать ворота. Я оторопел.

– Постой! – крикнул я. – А как же гостеприимство? Я хочу есть! И пить!

– Fuck off, – прозвучал вполне конкретный хотя и не самый гостеприимный ответ. – Вода – в реке.

«В какой, бля, реке?», – спросил я по-русски закрывающиеся ворота и сел в изнеможении на рюкзак. На рюкзак я не попал и оказался в пыли. Какое-то время мне казалось, что подниматься из нее – совершенно не обязательно.

Носитель тайных знаний оказался редкой сукой. Это следовало предположить. Все носители тайных знаний могут себе позволить неадекватное поведение. И что теперь? Жаловаться на него в монастырский совет?!

Можно было продолжить стучать в ворота или лезть через забор. Но знакомство Окама с боевыми искусствами и его мрачная решительность заставляли подозревать, что это неверный путь.

Идти обратно было невозможно. Я потерял Машу и прошел путь, по которому должен был пройти Химик, совсем не для того, чтобы быть так бездарно посланным.

«Ну, конечно!» – сказал я сам себе. «Это же испытание! Окам просто хочет убедиться, что к нему пришел не случайный человек. Ну что ж? – Имеет право. Надеюсь, что я ему это докажу!»

Я оттащил рюкзак в сторону от дороги, вытащил спальный мешок и допил остатки воды. Ночь под открытым небом. Я посмотрел на звезды. Нашел Кассиопею, Ориона, Близнецов. В районе Близнецов горела яркая незнакомая звезда. «Планета», – подумал я с удовлетворением. Интересно, какая. Не Меркурий и не Венера, потому что Солнце давно село. Не Марс, потому что совсем не красная. Значит или Юпитер или Сатурн. Кто именно даже относительно подкованный я не знаю. А любой образованный древний египтянин ответил бы на этот вопрос слету.

Я стал раздумывать, почему древние народы, что греки, что египтяне, что халдеи так увлекались астрономией и решил, что слишком бедно, грязно, и скучно было вокруг них на Земле. Взгляд не на чем остановить. Задуматься – не о чем. Каждый день одно и то же. Однообразные виды, однообразные дневные занятия, однообразные развлечения. Однообразные разговоры. Даже легенды, пересказываемые вечерами – и те одинаковые из года в год, из поколения в поколение. А тут наступает ночь, ты поднимаешь голову и дух захватывает. Красиво, чисто, ярко. Каждый день картина меняется, но ты чувстуешь, что меняется не случайно, что в этом есть некая скрытая гармония. И начинаешь ее постигать. Что там написал Мандельштам про моего предка и тезку…

Под звездным небом бедуины,

Закрыв глаза и на коне,

Слагают вольные былины

О смутно пережитом дне.

Немного нужно для наитий: