Мальчик постарше установил на телевизоре комнатную антенну и долго ее крутил, пока изображение не выровнялось, не приобрело четкость и цвет.

Соня с младшими интернатовцами и пингвином ушла во двор. Каждый нашел себе занятие по душе. Или на снегу, или в теплом, хорошо натопленном доме.

А по телевизору шла реклама «Макдональдса», и девчушка-подросток в зеленом свитере и мешковатых брюках облизнулась при виде огромного, показанного во весь экран бигмака.

– В жизни он намного меньше! – сказал ей Виктор.

Обратно возвращались уже в сумерках, по собственной колее – так и доехали по ней до основной дороги. Видно, в этот день никому, кроме Виктора и Паши, не было дела до этого отдаленного села.

Когда выехали на трассу, в кармане у Виктора зазвонил мобильный.

– Как все прошло? – спросил голос шефа.

– Отлично! – доложил Виктор. – Подарки приняли со слезами на глазах!

– Так и должно быть. Это только взятки принимают с улыбкой или с подтянутыми губами, а подарки – только со слезами, – пошутил Сергей Павлович. – Значит, так, слушай! На сегодня твой рабочий день еще не закончен. Приедешь домой и напишешь статью об этой благотворительной акции. Утром привезешь ее мне, а там решим, в какую газету она пойдет. Понял?

Спрятав мобильник в карман своей новой теплой куртки, Виктор обернулся и посмотрел на Соню, задремавшую на заднем сиденье. Пингвин Миша стоял рядом с ее головой и смотрел на глубокие, постепенно превращающиеся в темноту сумерки. Только когда в салон залетала яркая желтизна дальнего света фар встречной машины, он вздрагивал, моргал своими маленькими глазками и приподнимал плавники-недокрылки, словно его глазки чесались и он не знал, чем до них достать. Потом опускал голову и терся оцарапанной щекой о собственное плечико.

Вернувшись домой, Виктор и Соня застали Леху с Ниной за более чем странным занятием. Они сидели на кухне и играли в шахматы. Правда, очень быстро выяснилось, что это была не игра, а урок. Просто Леха учил Нину играть.

Виктора удивило все. Все, кроме того, что Нина играть в шахматы не умела. Это было естественно.

– А ты хорошо играешь? – спросил Виктор у Лехи.

– Неплохо, – признался тот. – Раньше, когда на деньги играл, мог за вечер сотню баксов выиграть. Конечно, играли не на баксы. Те, у кого есть баксы, в шахматы не играют.

– Молодец, – сдержанно проговорил Виктор.

Леха посмотрел на него немного удивленно, но на лице Виктора уже появилась улыбка, и он, не обращая внимания на засуетившуюся Нину, которая принялась сгребать шахматные фигуры и прятать их внутрь доски, прошел к плите и зажег огонь под чайником.

– А мы без вас не ужинали, – сказала Нина. – В холодильнике сардельки свежие, я сейчас быстро гречку сварю!..

Виктор зашел в ванную умыться и тут же услышал за собой шаги Сони.

– Видишь, я же тебе говорила! – обеспокоенно зашептала она. – Тетя Нина ему нравится!

– Ну и что? – ответил, обернувшись, Виктор.

Соня совсем по-взрослому покачала головой и вздохнула.

– Ты доиграешься! – сказала она и вышла из ванной.

Виктор пожал плечами. Тоже вздохнул, озадаченный ее беспокойством. Только холодная вода взбодрила его, освежила мысли и ощущения.

Последовавший затем ужин прошел в мирной и дружественной обстановке. И даже заглянувшая на кухню кошка, увидев Мишу, заходить не стала и вернулась в коридор на свое место.

Когда все разбрелись спать и свет в комнатах погас, Виктор устроился на кухне. Вытащил из-под стола пишущую машинку, вставил в нее чистый лист бумаги и замер, глядя на него.

Через пару минут в кухню зашел пингвин. Как всегда, он толкнул кухонную дверь грудкой. Подождал, пока она открылась и застыла, после этого, пошатываясь из стороны в сторону, как пьяный матрос, зашел и уткнулся грудкой в колено Виктора. Виктор погладил Мишу и снова возвратил свой взгляд на лист, вставленный в машинку. Ему было странно, что вот сейчас его снова попросили написать что-то для газеты. Это, конечно, был чистый журнализм. Да и ощущения события еще жили в нем, он еще был наполнен эмоциями, в его памяти еще звучало эхо радостного детского смеха, услышанного днем.

И Виктор неожиданно легко начал статью. И застрекотала машинка, вдохновляемая ударами его пальцев. Строчка за строчкой ложились на бумагу, и уже через полчаса статья была готова. Не очень большая – четыре странички. Но наполненная добром и призывом делать добро. И даже упоминания о Сергея Павловиче в совершенно новом контексте писались легко и искренне. Виктор вспомнил даже о подаренных им протезах и о бильярде.

Перечитав, Виктор уже опускал машинку на ее место под стол, когда на кухню зашла Соня. Не сводя глаз с Виктора, она подошла к столу и уселась на табуретку.

– Ты что, пить хочешь? – спросил ее Виктор.

Соня отрицательно мотнула головой.

– А что ты написал? – кивнула на отпечатанную статью.

– Это для газеты, репортаж о сегодняшнем дне!

– Ты опять журналистом устроился?

– Нет.

– А я, когда вырасту, может, стану журналисткой… Буду ночью на кухне сидеть… Когда все спят.

– Не надо, – сказал Виктор. – Ты же не хочешь быть солдатом и идти на войну?

– Нет, солдатом я не буду! – твердо заявила девочка.

– А журналист – это тот же солдат, – объяснил Виктор. – Тебя взяли в газету, показали пальцем на врага, дали в руки вместо ружья ручку, и давай пиши про него всякие гадости! Пока тебя не убьют или не ранят!

– А ты только что гадости писал? – оживилась Соня, заглядывая в верхнюю страничку статьи.

– Нет, я писал про детдомовцев, у которых мы сегодня в гостях были…

– А для того чтобы писать про них, необязательно быть журналистом?

– Нет, необязательно.

– Ну хорошо, – Соня кивнула головкой. – Тогда я пойду спать.

Рано утром, еще до завтрака, Виктор оделся, не перечитывая, свернул написанную ночью статью в трубочку и сунул ее во внутренний карман куртки.

На улице опять шел легкий снег. В предрассветной темноте желтые городские фонари были похожи на одуванчики – свет от них был коротким, в его круг влетали снежинки, на короткие мгновения окрашиваясь в его желтизну, и тут же падали вниз. Из соседних подъездов в зимнюю утреннюю темноту выходили люди, спешившие на работу. Что-то было в этом странное, необычное, что-то из советского прошлого с его рабочей дисциплиной, с наказаниями за опоздания на работу, с Героями Социалистического Труда. Виктор смотрел на эти спешащие к дороге, к автобусной остановке тени. Смотрел и понимал, что жизнь на самом деле как-то восстановила свой обыденный ритм. Значит, опять работают какие-то заводы и фабрики, опять земля вертится, и все на ней растет и шевелится. Но это явно была другая, параллельная жизнь. Это была не его жизнь. Эти жизни не пересекались. Люди, спрятавшиеся за обыденным ритмом, не замечали или не хотели замечать то, что им не нравилось. Хотя и это не могло быть правдой – они же читают газеты, смотрят телевизор! Или, вернее сказать, они читают и смотрят, и радуются, что все это не про них, что их убивать некому и не за что. Они не брали в долг десять тысяч долларов, они не занимаются бизнесом, они уклонились, когда была возможность стать явной и подготовленной жертвой новой реальности. И теперь они встают и идут на работу в тот час, когда параллельный мир только-только заснул.