…Я дрейфовала автономно, не смешиваясь с бункерским населением. Молодежь казалась вся на одно лицо. Я с грустью вспомнила старый Бункер и царившего там в приемной сверхъестественного Борща. Вот был человек…

Взрослые люди, Голубович и я, покрутившись без дела, в результате нашли занятие по себе. Сначала, откопав в углу длиннющую дюралевую палку, чуть не посшибали с потолка светильники. Я, кстати, в отличие от некоторых, ни разу не задела… Потом принялись увлеченно выяснять вопрос: пройду ли я под низкими бункерскими притолоками, не пригибаясь, — и не стесывая себе череп? Под одной я прошла… Господи, как малые дети…

— Рысь, а у тебя на работе что, отпуск? — попытался Алексей как-то обосновать мое торчание в Москве. Он, кстати, и в тот раз почему-то очень придирчиво выяснял подробности моей работы. Что, думал, я туда очень спешу? А я ведь не спешила…

— У меня на работе… все очень непросто… И потом…

Я понизила голос. Смешно: теперь уже он был самым близким другом, которому хотелось доверить свою страшную тайну…

— Меня очень попросили остаться…

Он наморщил лоб, не схватывая сути.

— В смысле, ЗДЕСЬ… — с усмешкой заговорщика прошептала я.

Он улыбнулся в высшей степени понимающе, проговорил одними губами:

— Поздравляю…

Я ответила быстрым торжествующим движением глаз: вот так-то!..

Мне уже было хорошо знакомо это парализующее действие Соловья. Рядом с ним надо не упустить момент, чтобы успеть почувствовать себя мухой в паутине, в которую паук уже выпустил усыпляющий яд. Что-то было, кажется, очень зоновское в этой мутной манере неуловимо и тотально подавлять волю другого человека…

На то, как мы жили, смотреть было невозможно. Значит, надо было закрыть глаза здравому смыслу. Закрыть собственные глаза. И вот так дожить-таки до того момента, когда сквозь ресницы можно будет подсмотреть, чем же закончится вся эта эпопея. «Книга пишется сама собой…» В засаде я, короче, сидела…

Я не умею существовать в полувыключенном состоянии. Я начинаю действительно выключаться.

И я просто заболела.

…Я оцепенело брела по Бункеру, кутаясь в пальто, меня колотил мучительный озноб. Голубович внимательно взглянул на меня.

— Ты что?

— Холодно…

Он коснулся моего лба.

— У тебя температура… — непререкаемо констатировал он. — Я только сегодня Лире отдал таблетки. Спроси у нее.

— Это твои таблетки. Спроси ты…

Не было сил шевелиться. Помоги мне… Мой мужик возиться со мной не будет. А этот — может. Я интуитивно прибилась к Алексею, предпочтя умирать в поле его зрения. Он взялся за приготовление ужина. Всех с кухни как ветром сдуло. И он в одиночестве и клубах пара что-то резал, жарил, варил и тушил. Я в полуотключке приютилась в отдалении…

Буржуй появился на пороге, пошарил взглядом по столу и подошел ко мне.

— Огонька нет?

Из всколыхнувшейся мути у меня в голове вынырнула единственная мысль. Так, все, хватит. Хватит оскорблений… Я взвилась мгновенно. С бешеным спокойствием — снизу вверх — отчеканила ему в лицо:

— Я не употребляю наркотики, не пью водку и не курю. Что непонятного?

У меня в глазах стоял туман. Дискутировать со мной было бесполезно. Он помолчал, потоптался и пошел. Голубович на заднем плане присутствовал в качестве рефери, которого не перепрыгнешь. Он взглянул на меня.

— Что такое?

— С человеком тяжело общаться. Начал он с того, что прилюдно объявил меня наркоманкой. Просто так, ни за что. Сегодня вместо: «здравствуйте» мне было заявлено: «Водку будешь?» Это он с женщиной так разговаривает…

Алексей чуть улыбнулся.

— Он по-своему попытался оказать тебе знаки внимания…

Я только кивнула: нормально… блестящая манера…

— Вот на таком фоне — знаешь, какой кайф было общаться с тобой?..

Алексей с недоверчивой улыбкой воззрился на меня сквозь клубы пара.

— ЧЕГО?!

Я повторила. И сама теперь смотрела на него недоуменно. А ты не знал?..

Ты не знал, как чувствовала себя рядом с тобой женщина, бывшая рядом с тобой королевой? Ты не знал, что рядом с тобой я ожила? Ты не знал, что только рядом с тобой я и жила?..

По-го-во-рить…

Это разбуженное желание мгновенно переросло в настоящий голод. А поговорить опять стало не с кем… Судьба подарила мне человека, рядом с которым я смогла сделать абсолютно свободный вдох. И все во мне теперь яростно требовало одного: дышать! Неужели не в этой жизни?..

…Поговорить на своем языке. Когда говорить можно абсолютно все. Когда другой человек говорит твоими словами. Когда он своим существованием подтверждает твое право быть именно таким. Какой ты есть. Когда из другого ты черпаешь именно то, что так любишь сам. Любишь, почти скрывая, не находя ни в ком. Презирая того, кто начинает обвинять. В чем? Да, холодность, гордость до надменности, требовательность до ярости, принципиальность и правильность до тошноты… Я-то знаю, сколько в этом чистоты и правды. Его проблемы, если кто не догадывается, что это все — всего лишь симптомы такой простой вещи, как чувство собственного достоинства…

Слишком недолго были рядом? Как сказать. Я-то свое все равно взяла. Сколько мне было отпущено — все мое… Я отогрелась рядом с ним, может быть, за несколько предыдущих лет. И наперед навсегда сохранила благодарность. Мужчине, не разбившему мне сердце…

…Бедный Женя сполна ощутил, что значит быть подружкой, человеком, вынужденно посвященным в чьи-то дела. Слишком долго я не говорила с ним ни о чем другом. А поговорить хотелось смертельно. Ничего личного. Но все лето — несколько коротких летних встреч с моим нижегородским приятелем — ушло на одно мое заламывание рук: «М-м-м… Какой мужик…» Не так уж я и болтлива… Еще даже в конце августа я неизбежно возвращалась в разговоре с Женей все к той же теме…

Женя, не особенно усердствуя, скрывался на новой съемной квартире. В каком-то курятнике, угнездившемся в самом центре города. Один мой безумный соотечественник-нацбол, глянув на это великолепие в плотном кольце помоек, сараев, заборов, головокружительных оврагов, дырявых тазов, трусливых собак и непроходимой чащобы терновника, кустов и крапивы, изрек:

— Как ты умудряешься так селиться?.. Шаг в сторону от центра — и все, Кремешки…

Это у нас замшелые огороды.