– Выпусти руку, черт бы тебя побрал…

– Впрочем, сомневаюсь, что нам удастся выспаться. Французская пресса уже взяла старт, и я не намерен отставать. Нажми кнопку «восемь». Это наш этаж.

– Пошел к черту!

– Прямо по коридору первая дверь направо… Вот здесь. Ну как, нравится? Это был последний номер такого класса в Париже, мы еле успели снять его. «Корреспондент» заплатил за него шесть тысяч франков сверх официальной цены. Пришлось подмазать кое-кого. А теперь… – Он закрыл за собой дверь. – Я хотел бы, чтобы ты выслушала меня.

– Выпусти меня отсюда. – Джини двинулась на него с лицом, исказившимся от гнева и испуга. – И ты в самом деле думаешь, что я теперь соглашусь работать с тобой? После всего, что ты сказал мне? Пошел прочь! Я не то что работать, в одной комнате с тобой находиться не хочу.

– Но даже в этом случае тебе все равно придется выслушать меня.

– А вот это уж черта с два! Я хорошо помню, что ты мне уже сказал. Чуть ли не обвинил меня в том, что я шлюха…

– Этого я не говорил.

– Не изворачивайся. Я прекрасно поняла, что ты имел в виду.

– Возможно, но выразил это гораздо тактичнее…

Джини изо всех сил отвесила ему пощечину. От возбуждения она даже встала на цыпочки, и удар получился хлестким – на щеке Роуленда запылали следы ее пальцев. Одновременно из глаз Джини брызнули слезы. Она отступила, стараясь унять дрожь в голосе.

– И ты в самом деле полагаешь, что я так работаю? Или как ты говоришь, орудую? Заблуждаешься! Я никогда не занималась подобными вещами. Никогда! И презираю тех женщин, которые идут таким путем. Я несколько лет билась за такое задание. Статьи, которые я пишу, – это часть моей души. Я пыталась излечиться от этого в Боснии. Думала, что невозможно работать, принимая работу так близко к сердцу.

Не излечилась! И сейчас даже рада этому. Я найду Майну Лэндис и без твоей помощи. Я найду ее во что бы то ни стало, потому что… – Запнувшись, она возбужденно всплеснула руками. – Потому что я разговаривала с матерью Аннеки, и она… плакала. Тебе не понять этого, Роуленд. Но сердце мое болит, ощущая чужую боль.

Голос ее уже не мог подняться выше. Эмоции, обуревавшие Джини, мешали ей говорить. Раздосадованная тем, что Роуленд Макгуайр видит ее в таком состоянии, она попыталась прорваться мимо него наружу.

– Прошу тебя, Роуленд, уйди. Мне больше нечего сказать тебе. Выпусти меня отсюда.

– Нет, – холодно прозвучало в ответ. – Я не сделаю этого. – Он выдержал короткую паузу. – Не уверен, что смог бы, если бы даже захотел.

– Что? – протянула Джини и осеклась. Внезапно Макгуайр будто заново открылся перед ней. Она увидела его по-настоящему, словно сквозь объектив, который, мгновенно изменив фокус, вдруг выхватил лицо этого мужчины крупным планом. То, что какую-нибудь минуту было какой-то длинной размытой тенью, стоящей между нею и дверью, превратилось в конкретного человека. На нем был плащ, старый твидовый костюм – один из его любимых, повседневных, белая рубашка с расстегнутым воротником и небрежно завязанный зеленый галстук. Когда он грубо тащил ее в лифт, в нем была какая-то мрачная веселость. Теперь он был никакой – ни весел, ни зол. Его, по-видимому, не волновала даже только что полученная оплеуха.

Джини видела отпечаток собственной ладони на скуле Роуленда. Это красное пятно только подчеркивало его бледность. И решимость в его лице. Сейчас он с величайшей серьезностью рассматривал ее. Его зеленые глаза глядели твердо и прямо. Роуленд казался спокойным и собранным. Потупившись, Джини попыталась оценить собственные шансы на прорыв. Преодолеть такое препятствие представлялось задачей не из легких. Подняв голову, она встретила пристальный взгляд зеленых глаз и сразу же почувствовала реальную опасность.

Они стояли очень близко друг от друга. Он смотрел на нее, чуть опустив голову. Она смотрела вверх, на его лицо. И в этот напряженный момент вражды, беспокойства и бешенства, когда подобного меньше всего можно было ожидать, Джини почувствовала, как между ними образуется нечто вроде дуги электрического напряжения. Это не было похоже ни на одно из известных ей ощущений, во всяком случае, тех, которые только что владели ею. Это было приступом сексуального желания, настолько внезапным и острым, что она, не удержавшись, вздохнула глубоко и шумно.

Желание требовательно пульсировало в ней. По лицу Роуленда она видела, что он испытывает то же самое. Взгляд мужских глаз стал еще более пристальным, а затем удивленным, будто это чувство и его точно так же застало врасплох. Не сговариваясь, они отступили друг от друга.

Джини бросила взгляд на дверь, которая была прикрыта, но не заперта. Роуленд Макгуайр отошел в сторону. Убежать теперь не составило бы труда. Она сделала шаг по направлению к двери, однако в следующую секунду замерла в нерешительности. Роуленд положил руку ей на плечо и тут же отдернул, словно обжегшись. Джини с удивлением ощутила, что гнев в ее душе улегся. В голове еще царили шум и неразбериха, но уже совершенно иного свойства.

– Откуда ты узнал, что я должна приехать? – спросила она, смягчив голос.

– Позвонил тебе в отель в Амстердаме. Мне сказали, что ты вылетела в Париж. Как оказалось, каких-нибудь четверть часа назад. – Его глаза по-прежнему были устремлены на ее лицо. – Я звонил из машины по пути в аэропорт, уже направляясь сюда. Кому-то ведь надо все это освещать. Тебя я, по сути, уволил, вот и остался единственным, кто достаточно знаком с темой. Я собирался извиниться перед тобой, попросить тебя приехать сюда, ко мне. Я хотел… – Он ненадолго умолк. – В твоей гостинице мне дали понять, что тебе в Париже негде остановиться. Поняв, что ты попытаешься связаться с Линдсей, я позвонил сюда и поговорил с Пикси. Так что выследить тебя оказалось не таким уж трудным делом. Каким рейсом ты вылетела, я знал. Вот и приехал прямиком сюда. Нашел номер. Позвонил в несколько мест. И начал ждать.

– Когда ты узнал о смерти Марии Казарес?

– Через несколько минут после нашего разговора. А за час до этого слух о ее кончине передал мне один мой здешний приятель-репортер. Как только я положил трубку, поговорив с тобой, он позвонил мне снова. Не прошло и пяти минут, как эту весть отстучали информационные агентства.

– Значит, слух об этом дошел до тебя еще перед тем, как мы поговорили?

– Да. И еще у меня было два очень трудных разговора с моим источником в Амстердаме. Одно на другое наложилось. Но это, конечно, меня не оправдывает.

Между ними опять повисло молчание. В подчеркнуто спокойной и четкой речи Роуленда все же можно было уловить эмоции. Джини колебалась.

– С чего это вдруг тебе захотелось извиниться передо мной?

– От осознания всей мерзости своего поведения.

Он запнулся, и на его лице отразились боль и раскаяние. Джини, поняв, что ей лучше было бы не задавать этого вопроса, страстно желала в душе, чтобы Роуленд больше ничего ей не объяснял. И когда он заговорил снова, Джини едва не перебила его.