– Но это щекотливое дело. Крайне щекотливое. И если у тебя появилась зацепка, ты могла бы позвонить мне. Но нет! Тебе обязательно нужно сразу же начать суетиться, вынюхивать что-то. Ты хоть понимаешь, что ты наделала? Ты скомпрометировала меня! Ты послала к черту все мои инструкции, хотя я растолковал тебе все до последнего слова. Ты поставила под угрозу человека, с которым я знаком. И вот блестящий результат: на грани срыва не только этот материал, но и другие…

– Черта с два! – Джини перешла на крик. – Не знаю, что тебе наплел твой драгоценный источник…

– Мой драгоценный, как ты справедливо заметила, источник всего лишь представил мне отчет о случившемся – предельно сухой и ясный. И нечего переваливать все с больной головы на здоровую! Я досконально знаю, что ты сделала и что сказала. Может, эти приемчики желтой прессы и подходят той газетенке, в которой ты работала раньше, но они не подходят мне… – Роуленд задохнулся от негодования. – Слушай, у меня нет ни времени, ни желания читать тебе нотации. Для такой личности, как ты, это что мертвому припарки. Короче говоря, возвращайся. В Лондоне все объяснишь. Если у меня будет время тебя выслушать. А пока у тебя есть время придумать что-нибудь поправдоподобнее…

– В Лондон я не вернусь, – твердо отрезала Джини. – Я продолжу расследовать эту историю. Своим умом, своими способами. А пока, Роуленд, у тебя есть время подумать над тем, как ты будешь передо мной извиняться.

– Что-что ты сказала?

– Что слышал. И пошел ты… Вообще, кто ты такой – Господь Бог? «Делай то… Этого не делай… Звони каждые пять секунд…» Так ни один дурак в мире работать не согласится.

В трубке наступило молчание. Когда Роуленд заговорил снова, его голос звучал зловеще холодно и вежливо.

– Нет, все-таки, наверное, придется попытаться еще раз. Не знаю, в чем проблема, но до тебя мои слова почему-то доходят с сильным опозданием. Ты снята с материала. Это тебе ясно? И, учитывая сложившиеся обстоятельства, я очень сомневаюсь, что ты когда-либо еще будешь работать на меня. У меня и раньше были на этот счет сомнения, а теперь, видя, как ты орудуешь…

– Что? – Что-то едва уловимое в его тоне заставило Джини застыть в напряжении. – Я – орудую? Что ты имеешь в виду?

– Я думал – Господи, какой же я был дурак, – так вот, я думал, что хорошо разбираюсь в людях. Но теперь-то я вижу… – Его голос снова наливался звенящей злобой. – Я вижу: все эти твои извинения, вся эта сопливая история, рассказанная мне в машине, об утраченной уверенности в собственных силах – все это туфта! Боже, как слеп я был! Но ничего не поделаешь, тут только моя вина. Ты просто использовала меня, чтобы этот материал был поручен именно тебе. Точно так же ты использовала Паскаля Ламартина, чтобы попасть в Боснию. Но зачем ты это сделала? В этом не было необходимости. Я же говорил тебе…

– Что ты сказал? – Джини медленно превращалась в глыбу льда. – Я использовала Паскаля? Как ты смеешь? Как смеешь говорить мне подобное?

– А разве это было не так? Прекрасно. Значит, я ошибся. Послушай, мне тут некогда. В общем, как мы договорились, ты садишься на самолет, отправляешься…

– Нет уж, подожди и не вздумай бросать трубку. Сейчас ты все мне объяснишь. Все до конца, по порядку. И очень надеюсь, что в эту минуту тебе хватит ума обойтись без ценных указаний, что мне делать и куда отправляться…

– Но это я твой редактор, а не кто-то другой! Именно я поручил тебе эту работу – черт меня дернул… И именно я могу отстранить тебя от нее в любой момент, когда мне только вздумается.

– А вот этого не надо – нечего изображать из себя большого начальника. Все-таки права была Линдсей. Говорила мне, что ты хам. Сидит себе в Лондоне, судьбы вершит, решения принимает. Секунда – и готово… Да что ты знаешь о моей поездке в Боснию? Узнал бы, прежде чем говорить. Хоть Макса спросил бы…

– Уже спросил. Ты же знала, что он ни за что в жизни не согласится отправить тебя в Боснию, не так ли? Чего ты только не испробовала, даже с «Таймс» его стравить пыталась, и когда все это не помогло, послала своего дружка, чтобы он заключил сделку к твоей выгоде…

– Что я сделала? Неправда это! Треплешь черт знает что… – Джини с трудом удерживалась от того, чтобы не завопить во все горло. От негодования ее трясло. Она ощущала приближение момента страшного откровения. – Ты питаешься сплетнями, чьей-то гнусной, дешевой ложью…

– Это не сплетни. – Он тоже повысил голос. – Я никогда не слушаю бабьих пересудов. Я точно знаю: Ламартин заключил с Максом сделку. Максу позарез нужны были от Ламартина фотографии, и когда Ламартин выразил согласие работать на нас при одном условии, что там же будешь и ты, Макс сдался. Он мне сам говорил, что в противном случае ни в жизнь не послал бы тебя туда. И был бы абсолютно прав, судя по тому, что ты вытворяешь сейчас. Ты порешь ошибку за ошибкой, ты недостойна доверия…

– Паскаль не мог пойти на это! – Она услышала собственный возмущенный выкрик, гулким эхом откликнувшийся из телефонной трубки. Ее голос был необычно резок и предательски дрожал. Слезы подступали к глазам. – Как ты можешь! Как смеешь! Ты же совсем меня не знаешь. И Паскаля не знаешь. Паскаль ни за что не стал бы ставить подобного условия. Он настоящий профессионал – в отличие от тебя.

Ее последняя фраза больно уколола Роуленда. Было отчетливо слышно, как он резко втянул в себя воздух.

– Совершенно верно. Как верно и то, что ты настоящая актриса. Тебе отлично удалось одурачить его, заставив сделать то, что нужно было в первую очередь тебе. Ты и меня одурачила. Так что прими самые искренние поздравления, Джини, ты поистине великая актриса.

– А ты – сволочь! Лживая сволочь и ханжа вдобавок! Я… – Она осеклась на полуслове. Из трубки доносились гудки. Макгуайру хватило и пары ругательств.

* * *

Джини положила трубку. Дрожь все еще била ее. «Неправда, все это неправда, – попыталась она убедить себя. – Паскаль не мог пойти на это».

Однако уже в следующее мгновение в ее сознание пробралась беспощадная мысль о том, что не так уж это невероятно, как может показаться на первый взгляд. Ей вспомнился тот день, когда Паскаль собирался на встречу с Максом. Вспомнилось и то сдержанное ликование, с которым он вернулся. «Неплохая была встреча, – сказал он тогда с какой-то нарочитой небрежностью, – правда, окончательно еще ничего не решено». Что и говорить, они с Максом все продумали и действовали предельно расчетливо, так, чтобы комар носу не подточил. Ее условия были окончательно приняты дня через четыре после того памятного разговора. И уже затем, два дня спустя, были завершены все формальности с соглашением, которое подписал Паскаль. Сейчас ей трудно было разобраться, против чего сильнее восстает ее душа: против того, что Паскаль оказался способен из любви к ней настолько превратно истолковать ее заветное, бескорыстное желание; против того, что, единожды солгав, он смог продолжать лгать ей на протяжении шести месяцев; или все-таки против того, что она оказалась слишком высокого мнения о своих способностях и заслугах, на что не преминул указать ей Роуленд Макгуайр?