— …я достаточно обеспечен, чтобы содержать супругу и еще одну дочь, а Гризельда и Анна будут счастливы…

В счастье, испытываемое в присутствии Селины двумя ширококостными веснушчатыми девицами, Луиза не верила, а замуж не собиралась даже ради Зои. Тем не менее на Луизе Карреж хотели жениться. Без приданого и папенькиных связей. Просто так. Слетевшиеся кавалеры приходились ровесниками Арнольду, и их не нужно было покупать. Получалось, что, позволь Аглая Кредон своим дочерям водиться с соседями, какой-нибудь Густав наверняка бы влюбился в семнадцатилетнюю Луизу, и она бы вышла замуж. Если не по своей любви, так по чужой. Все было бы просто и по-доброму — без дворцов, королей, драгоценностей и обезумевших лун. Были бы другие дети и другие дела. Не было бы Алвы и Эйвона.

— Сударыня, — возвысил голос жених, — я жду приговора и уповаю на ваше милосердие.

— Сударь, — начала Луиза, глядя в пышущее здоровьем лицо, и замолчала, словно в комнату вошел Ларак.

Простой, добрый, богатый человек о нем не знал и ждал ответа. Гутенброд почти не сомневался в согласии, но все равно волновался. Как при заключении заранее оговоренной сделки с честным поставщиком. Луизе стало неловко.

— Сударь, — повторила она, — моя потеря слишком свежа, а время, в которое… которое нам выпало, слишком страшно. Как можно решаться на брак, не зная, что случится завтра? Эти землетрясения… Война, бунт…

— Именно, сударыня, — покровительственно улыбнулся жених. — В такое время женщина не может, не должна оставаться одна, а уж вдова и юная девушка… Под моей защитой вы обе будете в безопасности, а красота Селины и хорошее приданое… Не сочтите меня хвастуном, но я — поставщик Северной армии и вхож не только к полковнику Смайсу, но и к полковнику Вайспферту, и к генералу Айхенвальду. В армии много достойных молодых дворян. Не поймите меня превратно…

Луиза все поняла правильно, но Селина думала о женихах еще меньше матери. Теперь капитанша отдала бы все, чтобы дочка вновь мечтала об Алве, но девочка помнила только Айри и свое невольное предательство. Какие уж тут офицеры…

— Я вам благодарна, — ничуть не покривила душой Луиза, — но Селина слишком молода, а я еще не готова с ней расстаться… Я не могу так быстро забыть… Простите.

Вскочить и поднести платок к глазам… Притворство? Конечно, притворство, только слезы почему-то настоящие. Текут… Всякий раз текут, когда вспоминается.

— Сударыня! — Круглое лицо вытягивается, глаза смотрят растерянно и виновато. Какой хороший человек! Ну почему ей на старости лет так везет на хороших людей? Хороших и ненужных.

— Не волнуйтесь, сударь, все уже прошло, но вы не допили… Создатель, какая же я глупая. Вы варите пиво, а я предлагаю вам вино.

— Я люблю вино, — Гутенброд схватился за стакан, как за спасение, — я очень люблю вино… Можно варить хорошее пиво и пить вино, но я пью немного. На праздники и вечером… В нашем роду никогда не было пьяниц, это несовместно с хорошей работой.

— Это несовместно с хорошей жизнью, — поправила Луиза. — Ваша покойная жена была очень счастливой женщиной.

— Митта… Она была такой веселой… Госпожа Карреж, я буду ждать. Я буду ждать столько, сколько нужно, но вы тоже станете счастливой женщиной! А пока я куплю дом у церкви Святой Паулины. Его все равно продают.

2

Марсель никогда не стремился утонуть, тем более — в такой холодной и грязной реке. С моста и даже с берега Данар еще мог нравиться, но уж никак не из лодки. Вскарабкавшийся на небо месяц тоже не радовал. На то, чтоб загодя высвечивать буруны и всякую плавучую дрянь, его не хватало, зато скачущие по воде блики и белые пенные клочья напоминали, что, вздумай лодка затонуть, добраться до берега вплавь будет непросто. От таких мыслей тянуло окликнуть сидящих на веслах адуанов и приказать смотреть повнимательней, но если от тебя нет толку, не дергай тех, от кого он есть. Марсель закутался в отсыревший плащ, чихнул и уставился в ту сторону, где прятался нужный берег. Не учить Ганса с Базилем грести и не проверять ежеминутно, дышит ли Алва, требовало немалых усилий, но беглый посол терпел, не забывая высматривать обещанные Шеманталем «три огня один выше другого». Огней не было.

Обосновавшийся где-то возле желудка трусливый паршивец пищал, что Шеманталь все перепутал, факелы погасли, их не заметили, проплыли мимо, и вообще они вот-вот перевернутся. Марсель едва не поклялся никогда не связываться с реками и лодками, но передумал. Расставаться с Вороном и особыми поручениями он не собирался, а Алва просто притягивал к себе воду. Померанцевое море могло быть случайностью, дожди в Эпинэ и Варасте — совпадением, но Данар заставлял думать о некоем законе. Врать мирозданию без особой на то необходимости Валме не рискнул, решив отвлечься от картин речного дна при помощи вычислений.

Наглотавшийся талых снегов Данар волок бревна и прочий хлам со скоростью шагающей лошади. Так, по крайней мере, было вечером, когда Марсель проехался от посольства до моста, проверяя, скрылись ли под высокой водой пороги и получится ли их вовремя разглядеть. Шеманталь с лошадьми ждал возле устья Мерги. Втаскивая Алву в лодку, Валме не сомневался, что известная мельницами и омутами речушка впадает в Данар в паре хорн ниже предместий и что, отплыв в сумерках, они окажутся на месте к полуночи, даже если не станут грести. Сейчас виконта одолевали сомнения. Он не верил ни Данару, ни Шеманталю, ни себе, ни звездам, утверждавшим, что полночь еще не наступила, хотя город остался позади сто лет назад. Подсчетам мешало препротивное бревно, пристроившееся рядом с лодкой и питавшее в отношении путешественников самые дурные намерения, гребцы же, как назло, ослепли. Может, у них на Рассанне бревна на лодки и не нападали, но в Варасте и Раканов отродясь не водилось, и матерьялистов…

На невидимом берегу завыли, напомнив о Котике, и Марсель опечалился окончательно. Стриженая черноносая морда, хруст пряников и костей, умильные взоры и обслюнявленные пряжки — все это осталось у Капуль-Гизайлей. С людьми расставаться все-таки легче — они не только смотрят и чавкают, но и говорят, а это отвлекает. Будь Давенпорт собакой, не спас бы даже Бонифаций со своими напутствиями и флягами, а так поболтали, посмеялись — и полегчало. Конечно, у Котика была Эвро, а у Марселя — полумертвый маршал, которого следовало вытащить из города, но покинутый пес выл не на берегу, а в душе. Из-за него Валме едва не проглядел рыжее пятно, вскоре распавшееся на три. Добрались! Оставалось ни на что не налететь при высадке. Трус в желудке воспрянул, вознамерившись указывать, требовать и вопить; Валме его пнул.

Адуаны налегли на весла, разворачивая лодку поперек течения. Зловредное бревно отвязалось, но в сырой холодной тьме, без сомнения, таились другие. Из памяти полезли фельпские и бордонские байки о затонувших кораблях и глубинных злыднях, которые только и ждут…

Весло Ганса глухо стукнуло о плавучую корягу, адуан ругнулся, внутренний трус зашелся злобным визгом. Теперь он обвинял не только реку с лодкой, но и гребцов. Марсель слушать не стал, а занялся Алвой. В том смысле, что убрал укрывавшие больного плащи и прикинул, как его подхватывать, если адуаны все-таки ошибутся. Не ошиблись. Лодка послушно ткнулась в берег. Ганс прыгнул за борт, раздался плеск. По носу из темноты кто-то возник, особым образом махнув рукой. Базиль опустил пистолет и перебрался к приятелю. Трое на берегу налегли на веревку, вытаскивая лодку. Марсель, чем мог, помог, отпихнув какие-то ветки. Плавание осталось позади, а на твердой земле, как свидетельствовал фельпский опыт, Валме расцветал.