За несколько дней, проведенных в Лондоне, Тур выступил по радио девять раз — с сообщениями или интервью. Он приходил с заранее написанным текстом, а если передача имела форму интервью, то вопросы и ответы также были записаны заранее. В передачах на Францию, Германию, Великобританию и США он жонглировал иностранными словами на французском, немецком и английском языках. И хотя Тур стал частью «лондонской» пропагандистской машины, которая ему быстро осточертела, он все же испытывал удовольствие от ажиотажа и внимания к собственной персоне. Так, он с энтузиазмом пишет Лив, что «его имя неоднократно повторяется, упоминаются его книги, путешествия на острова в Тихом океане, членство в „Международном клубе путешественников“» и многое другое. Би-би-си даже отважилась упомянуть, что «немало слушателей уже меня знают». Конечно, обстоятельства были специфические, но все же имя Тура Хейердала впервые прозвучало в мировом масштабе.

Радиосигналы Би-би-си были сильными, и при нормальных условиях голос Тура вполне могли услышать — при условии, что у них были радиоприемники, — и Лив, находящаяся недалеко от Нью-Йорка, и Алисон в Лиллехаммере. Но на это он мог только надеяться. Это было, в общем, не так уж и важно, поскольку он все равно узнать этого не мог, а если и узнал бы, то не скоро. Почта работала нерегулярно, последнее письмо от Лив он получил в октябре. Он надеялся, что в Лондоне его ждет куча писем, но надежда не оправдалась. Эти письма переслали ему в Финнмарк, так что он разминулся с ними по дороге.

Пребывание в Финнмарке дало Хейердалу много пищи для размышлений. Он многое пережил и многое успел сделать. Несмотря на нехватку радиооборудования, плохие спальные мешки и промерзшие сапоги, он почувствовал впервые с тех пор, как надел униформу, что занимается чем-то полезным, что теория превращается в практику. Но в Лондоне все вернулось на круги своя. Интерес Би-би-си к нему постепенно угас, и Туру вновь пришлось обивать пороги военных учреждений. Правда, теперь к нему прислушиваются и реагируют на его слова с пониманием; тем не менее, он нуждается в поддержке. Проведя несколько недель в английской столице, он вновь пишет Лив о своей преданности:

«Я не знаю, осознаешь ли ты, как мне важно знать, что у меня есть ты, что ты моя и что мы вместе. Ты и дети поддерживаете меня всегда и повсюду, иначе жизнь стала бы бессмысленной, и я наверняка попал бы в ловушку, как случается со многими в одиночестве».

Он со страхом спрашивает, что может сделать с ними долгая разлука. Узнают ли они друг друга? Иногда он чувствует угрызения совести: «Мне кажется, что со мной будет легче иметь дело, чем в последние годы, когда я был в подавленном состоянии».

Он идет дальше и глубже и пытается объяснить: «После нашего возвращения с островов Тихого океана, мне часто казалось, что я хожу в оковах и ничего не могу добиться».

Лив написала Алисон перед тем, как они с Туром собирались отплыть из Норвегии в Ванкувер на пароходе «Авраам Линкольн»: «Я хочу, чтобы ты поняла меня правильно; я вовсе не говорю, что я несчастна в браке, напротив, я счастлива. Но последний год был таким трудным. Дорогая мама, я так рада, что нас ожидает что-то новое и Тур снова сможет почувствовать себя молодым и счастливым».

Неужели поражение Тура на Фату-Хиве было сильнее, чем он думал?

Он отправился на острова в Тихом океане, чтобы стать свободным, однако озабоченность Лив и его собственные слова об оковах свидетельствуют о том, что по возвращении домой он чувствовал себя как птица в клетке. Но это было давно, а сейчас многое изменилось:

«Я почему-то чувствую, что стал опять гораздо свободнее. Может быть, потому, что очень большая часть нашего мира сидит в оковах, не знаю. Но я чувствую гораздо большую уверенность в своих силах и решимость, я больше не стыжусь того, что ничего толкового не сделал».

Когда Тур отправился на Фату-Хиву, он едва ли понимал, что его там ждет. Он вырос в защищенной и избалованной атмосфере и всегда видел перед собой только открытый путь без преград. На Фату-Хиве он обнаружил, что действительность не соответствует его представлениям о ней, и вернулся домой несколько обескураженным. Затем последовало время тяжких испытаний — поиски работы в Ванкувере, труд в тяжелых условия на заводе в Трейле, не говоря уже о безнадежной борьбе с военными ветряными мельницами в британских средневековых замках.

Тур вступил в жизнь, полный романтической отваги и решимости. Когда у него ничего не получилось, он никак не мог понять, в чем дело, ибо воспринимал препятствия как проявление несправедливости. Лив вспоминала, что он стал неуправляемым, а порой таким капризным, что с ним невозможно было находиться под одной крышей. Он пришел в уныние, пал духом и пребывал в таком состоянии и в Свиппоппе, и в Трейле, и в Балтиморе, пока «чаша не переполнилась» и он после долгих раздумий не отправился на войну. Затем трудности, по-видимому, закалили его, ибо он научился добиваться своего, шаг за шагом преодолевая сопротивление, постепенно сбрасывая связывающие его оковы, а не бросаясь на полном скаку в атаку. Он, наконец, решился признаться себе самому в том, что он не верил в собственные силы. Теперь же вера в себя вернулась к нему, и он смог пообещать Лив, что сделает все возможное, чтобы с ним было легче общаться.

Именно благодаря этой вновь обретенной вере в собственные силы Тур смог избавиться еще от одной важной проблемы. «Терзания вокруг написания докторской диссертации, которой ждет от меня вся семья, рассеялись как пыль», — пишет он Лив спустя несколько недель.

Если верить Туру на слово, то ему удалось выйти из ситуации постоянного ожидания, которую он на протяжении нескольких лет создавал вокруг своей все откладываемой докторской диссертацией, которая должна была стать прорывом в будущее. Он работал над рукописью диссертации днем и ночью с тех пор, как вернулся с Фату-Хивы, и до отъезда в Балтимор. Война вынудила его отказаться от этой затеи, и поэтому военные будни, в которые он постепенно втягивался, ощущались особенно бессмысленными. Но диссертация потеряла для него первостепенное значение. И сейчас, когда ему, наконец, удалось преодолеть состояние фрустрации, он почувствовал, что ему будет легче выполнить обещание, данное Лив. Она жаловалась на то, что Тур слишком мало внимания уделяет семье и детям, а это объяснялось тем, что он все время сидел и писал.

Но если он избавился от терзаний, то нет оснований полагать, что ему также удалось избавиться от амбиций. Правда, в письме он признается, что «мои домашние знают, что я, во всяком случае, в жизни не пропаду». В конце войны Тур с нетерпением ждет не только встречи с Лив и детьми, но и возобновления научной работы. Гипотеза о происхождении полинезийцев не дает ему покоя.

В марте, после пятимесячного перерыва, он наконец получает письмо от Лив. Гитлера загнали в угол, и мирная жизнь вот-вот наступит. Тур чувствует себя на коне и в ответном письме просит Лив подождать еще немного — мечты о докторской степени, оказывается, не забыты: «Я часто думаю о том, что это длительное безутешное ожидание может повлиять на тебя. Не поддавайся и не падай духом. Изучай все, что только можно про индейцев и про жителей Океании, а также все, что, возможно, пригодится нам в работе, за которую мы примемся, когда вновь будем вместе».