Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава седьмая
[Содержание определения]
Итак, как же будет дающий определение доказывать сущность, или суть, [вещи]? Ведь он не будет, как это делает доказывающий, объяснять из признанных [положений], что если есть одно, то необходимо должно быть и нечто другое (ибо это было бы доказательством), и не будет он, как это делает пользующийся наведением, объяснять, исходя из отдельных очевидных случаев, что так обстоит дело и во всех случаях, потому что иначе быть не может, ибо наведение не доказывает, что́ именно есть [вещь], а показывает лишь то, что она есть или не есть. Какой же другой способ остается? Нельзя ведь доказывать чувственным восприятием или пальцем.
Далее, каким образом докажут суть [вещи]? Необходимо ведь, чтобы тот, кто знает, что такое человек, или что-либо другое, знал также, что́ он есть, ибо о том, чего нет, никто не знает, что́ оно есть (но [известно только], что́ означает [данное] слово или название, как если я, например, скажу «козлоолень». Но что такое «козлоолень» – это знать невозможно). Ведь если [дающий определение] доказал бы, что именно есть [данная вещь] и что она есть, то как же он это докажет одним и тем же доводом? Ведь определение выясняет что-то одно, как и доказательство. Но что такое человек и что человек есть – это не одно и то же.
Далее, необходимо, говорим мы, чтобы посредством доказательства о чем бы то ни было, исключая сущность, доказывалось, что оно есть; бытие же ни для чего не есть сущность, ибо сущее не есть род. Следовательно, доказательство дается о том, что [данная вещь] есть [такая-то]; так и поступают теперь науки. В самом деле, что означает треугольник – это геометр принимает, а что треугольник есть [такой-то] – он доказывает. Так что же будет указывать дающий определение, кроме того, что́ такое треугольник? В таком случае тот, кто через определение знает, что именно есть [треугольник], не будет еще знать, есть ли он. Но это невозможно.
С другой стороны, очевидно, что и по рассматриваемым ныне способам определения дающие определение не доказывают, что [данная вещь] есть. Ибо если и есть нечто находящееся на равном расстоянии от середины, то [спрашивается] все же, почему то, что определено, есть? И почему оно есть окружность? И в самом деле, почему бы не сказать, что это есть [определение] и для желтой меди? Ведь определения не объясняют ни того, что вещь, о которой идет речь, может быть, ни того, что она есть то, определение чего, как утверждают, дают. Ведь всегда можно [при этом] спросить: по какой причине?
Таким образом, если дающий определение указывает или что именно есть [данная вещь], или что обозначает имя, то если определение совершенно не касается сути [вещи], то оно будет [лишь] речью, обозначающей то же самое, что и имя; но это нелепо, ибо, во-первых, в таком случае были бы определения и несущностей и несуществующего, ведь обозначать можно и несуществующее. Во-вторых, все речи были бы в таком случае определениями, ведь имя можно дать любой речи, так что все высказывалось бы как определения и «Илиада» была бы определением. Наконец, ни одно доказательство не доказывает, что это имя означает именно вот это; стало быть, не объясняют этого и определения.
Таким образом, отсюда очевидно, что определение и силлогизм не одно и то же и что предмет силлогизма и определения не один и тот же. Кроме того, очевидно, что определение ничего не доказывает и не подтверждает, и, что́ есть [данная вещь], не может быть познано ни посредством определения, ни посредством доказательства.
Глава восьмая
[Выявление сути вещи посредством силлогизма]
Однако мы должны еще раз рассмотреть, что́ из всего этого сказано надлежащим образом и что́ ненадлежащим образом, а также что́ такое определение и имеется ли каким-либо образом доказательство и определение сути [вещи], или нет их никоим образом. Ибо, как мы уже сказали, знать, что именно есть [данная вещь], и знать причину [ее] бытия – одно и то же. Основание же этого состоит в том, что есть какая-то причина, а она есть или сама [вещь], или что-то другое, и если она что-то другое, то либо доказуемое, либо недоказуемое. Стало быть, если причина есть нечто другое и может быть доказана, то необходимо, чтобы она была средним термином и доказывалась по первой фигуре, ибо то, что́ [в этой фигуре] доказывается, есть общее и утвердительное. Итак, один способ есть тот, который мы сейчас исследовали, а именно: суть [вещи] доказывается посредством другой сути. Ибо для [доказательства] того, что́ именно есть [данная вещь], необходимо, чтобы средним термином было взято то, что́ именно есть [вещь], и для [доказательства] отличительных свойств [вещи] – отличительное свойство. Так что из того, что́ составляет суть бытия одной и той же вещи, одно доказывается, другое же нет.
А что этот способ не есть доказательство [сути вещи], об этом было сказано раньше; это есть диалектический силлогизм о сути [вещи]. Но каким образом этот способ возможен, об этом мы скажем, повторяя сначала [объяснение]. В самом деле, так же как мы ищем причину чего-то, уже зная, что оно есть (причем иногда то и другое становится очевидным в одно и то же время, но невозможно причину чего-то познать раньше, чем то, что оно есть), точно так же ясно, что и суть бытия [вещи] нельзя [познать] без [знания] того, что она есть. Ибо невозможно знать, что́ именно есть [данная вещь], не зная, есть ли она. Но есть ли она – это мы знаем то привходящим образом, то тогда, когда знаем что-то о самой [вещи]. Например, мы знаем о громе, что он есть некоторый шум в облаках; о лунном затмении – что оно есть отсутствие света; о человеке – что он есть некоторое живое существо; о душе – что она есть нечто само себя движущее. Если же мы о чем-нибудь знаем лишь привходящим образом, что оно есть, то это никак не относится к сути [вещи], ибо мы [достоверно] не знаем даже, что оно есть. Спрашивать же, что именно
