Лещинский ушел, и Оксанка слабыми, почти непослушными руками выкопала заветные корешки. Длинные, похожие на белесых червей, они были столь же отвратительны, но Оксанка смаковала их как изысканный деликатес, медленно перетирая кровоточащими зубами. Она настолько увлеклась трапезой, что не сразу услышала тихий говор за дверью. Сердце Оксанки пропустило удар. Ведь гамацу не разговаривали. Они рычали, выли, сладострастно всхрюкивали, но членораздельная речь им была недоступна. Похоже, инфекция, попадающая в кровь разумного существа после укуса гамацу, нарушала работу мозга.

Нет, за дверью были не гамацу, а люди. Или не люди, но существа мыслящие, способные к милосердию. Оксанка выплюнула недожеванный корешок, попыталась вскочить, но ноги ее не слушались. Тогда она поползла к двери, благо расстояние было всего ничего, выталкивая пересохшим ртом уже подзабытые человеческие слова:

– Лю… уди… пама… хите, лю… уди…

За дверью шептали по-арсиански. А она знала всего несколько фраз на этом языке, да и те – успела забыть.

Оксанка беззвучно заплакала сухими глазами.

– Помогите! – крикнула она, хотя крик этот был не громче шепота. – Это я – Оксанка!

– Ок-Сар? – удивились за дверью. – Ко’на така… Ок-Сар! Ок-Сар!

Щелкнул замок. Со скрежетом повернулась рукоять. Один пыльный мрак воссоединился с другим, но Оксанка, уже приноровившаяся к вечной тьме каморки, различила два силуэта. Высокий и широкоплечий мужской и второй – пониже и поуже в плечах – женский.

– Кто здесь? – спросил арсианец по-русски.

– Это я, – забормотала Оксанка. – Я… помогите мне…

– Ох ты… самочка моя, – запричитала арсианка. Она опустилась на колени и на ощупь отыскала Оксанку. – Мы думать, ты мертв, – сказала она, тоже переходя на русский. – Мы помогать.

Сказав это, Сон-Сар поцеловала девочку в покрытый коростой лоб.

Многоярусное логово полнилась тяжелым храпом спящих гамацу. Сквозь дыры в обшивке падал рассеянный звездный свет. Исполинские шпангоуты вздымались, как ребра кита, объеденного песцами и росомахами. Люки, ведущие на верхние палубы, были отворены, и Лещинский без труда поднимался с яруса на ярус. Он с обезьяньей ловкостью перебирался через распростертые тела сородичей, умудряясь не наступать на руки, ноги и головы. Инстинкт подсказывал, что нужно соблюдать максимальную осторожность. Если он разбудит других, может начаться большая потасовка. На шум явится Бакс, и тогда неизвестно чем закончится его, Кости-гамацу, вылазка.

Впрочем, сам Лещинский особых умозаключений не делал. Он лишь крался к верхней палубе, которая вела на центральный пост, его гнало все то же странное, сосущее чувство.

На верхней палубе гамацу не было, они не рисковали ложиться спать так близко к жилищу Баксбакуаланксивы. Здесь валялись остатки пиршеств самого Бакса и его домочадцев. Вороны пробивали острыми клювами мослы, добираясь до костного мозга. Нередко показывался и страшный муравьед, способный одним взмахом метрового когтя распороть живот и вытащить кишки любого, кто осмелится здесь показаться.

Лещинский и не осмелился бы, сохрани он способность контролировать поступки. Как зачарованный, поднимался гамацу по ступеням вертикальной лестницы, пронизывающей все палубы громадного судна. В лестнице не хватало ступеней, и человек мог сто раз сорваться, но гамацу обладал нечеловеческой ловкостью. Любой генерал на старой Земле был бы счастлив иметь такого солдата в своей армии: ловкого, не рассуждающего, лишенного страха. Да и бывший император мира под Чертовым Коромыслом Фред Вельянов по прозвищу Корсиканец был бы доволен своим бывшим гвардейцем. Хотя гвардейцы бывшими не бывают.

На верхней палубе Лещинский присел на корточки и понюхал воздух. Отчетливо тянуло гнилью. Запах этот одновременно возбуждал и отпугивал гамацу. Лещинский осторожно двинулся вперед. Он часто опускался на четвереньки и замирал при малейшем шорохе. Вход в центральный пост был открыт, проем багрово светился. Рядом копошился в человеческих и нечеловеческих останках муравьед. На его холке сидела мудрая птица Гоксгок. Лещинский остановился, припал к загаженной палубе. Острое чутье гамацу подсказывало – эти существа смертельно опасны. Верные стражи Баксбакуаланксивы тоже почувствовали присутствие постороннего. Гоксгок тревожно каркнула и встопорщила перья. Муравьед поднял над отбросами длинную морду, облизал ее, нервно засопел и забарабанил рабочим когтем.

Лещинский припал к загаженной палубе, готовясь к обороне, но до драки не дошло. Багровый свет в дверном проеме заслонила фигура старухи. Лещинский впервые видел ее так близко. Нечеловечески круглые глаза, подбородок, плотно усаженный бородавками. На старухе был длинный то ли плащ, то ли долгополый мундир – несколько тускло-желтых пуговиц блеснули на рукавах и у воротника. Старуха замахнулась на мудрую птицу Гоксгок клюкой, зашипела и пнула муравьеда в бок. А потом – приглашающе махнула притаившемуся гамацу.

Лещинский кинулся на призыв, чувствуя, что второго шанса может не оказаться. Боком протиснулся между муравьедом и птицей, которых продолжала сдерживать старуха, молнией проскользнул в резиденцию Баксбакуаланксивы.

И ему сразу захотелось оказаться как можно дальше от этого места, где на груде человеческих и инопланетных черепов возлежал громадный, обрюзгший, как боров, демон Пыльной планеты. В правой лапе он держал чашу, полную дымящейся крови. А у самых его ног из технического люка, словно чудовищный букет, торчали привязанные друг к другу пленницы. Женщины были либо мертвы, либо близки к тому и без сознания.

Над головой Лещинского промелькнуло что-то черное, и он поневоле упал на колени. Это была мудрая птица Гоксгок. Она вспорхнула на жирное плечо Баксбакуаланксивы, клюнула его в висок, словно в пустое ведро. Даже гул пошел. Великан и не поморщился. Губы его, испятнанные жиром и кровью, разомкнулись:

– Как стоишь, гвардеец! – рявкнул он.

Лещинский стремительно, как автомат, выпрямился. Руки по швам, глаза поедают начальство.

– Ты нарушил присягу, дружбанчик, – продолжал Бакс. – Где ты был, когда горячие торнадо утюжили Колонию? Где ты был, когда твои товарищи становились «двухсотыми»? Твой командир оказался в беде, а ты не пришел на помощь. Трусливо скрылся в других мирах, надеясь избежать наказания.

Лещинский не понимал, о чем говорит Баксбакуаланксива, он только чувствовал, что провинился перед своим божеством, и тихо поскуливал в ответ на тяжкие обвинения.

– За предательство полагаются вечные муки, – ронял тяжелые глыбы слов кровожадный демон, – но у тебя еще есть возможность избежать лютой участи.

Смысл сказанного на этот раз дошел до гамацу. Он весь подался вперед, готовый выполнить любой приказ обожаемого.

– В моем букете, – Бакс указал на пленниц, – не хватает одного цветка. Приведи свою маленькую самку!

Гамацу Лещинский понял, что его существование, оказывается, имеет смысл. Да-да, именно ради этого мига берег он Оксанку. От себя берег и от других гамацу. Берег для своего повелителя. Конечно, он, Лещинский, немедленно приведет свою самку сюда. Пригонит, притащит за волосы, если будет сопротивляться. И убьет каждого, кто попытается помешать.