понятно, не могли деморализующе влиять на строевых казаков. Части были конные, исключительно состоявшие из казаков, более дисциплинированные и более непримиримые к большевикам. Настроение их было более воинственное, вера в армию, в будущее сильнее, крепче, и дух тверже. Особенно первое время казаки только и жили слухами о волнениях и восстаниях в Совдепии и близкой возможностью, самое позднее – весной, снова идти на большевиков. Позже настроение это изменилось, что произошло под влиянием целого ряда внешних, чисто привходящих причин.

Самое положение лагеря, внешний вид его не производили такого гнетущего впечатления, как Чилингир. Близость железнодорожной станции, куда казаки часто ходили, поселка при станции с лавками и магазинами, проходившие поезда – все это в значительной степени не давало падать настроению казаков и не создавало впечатления оторванности от всего мира, как это было в Чилингире.

И побегов было значительно меньше. Тут уже бежали отчаянные головы, твердо решившие пробраться в Болгарию, Константинополь или еще куда-либо и обдумавшие свой побег. Безрассудного бегства не было. Только лишь тогда, когда перед запуганными заранее казаками неожиданно встала грозная необходимость ехать на Лемнос, только тогда в одну или две ночи сразу сбежало несколько сот человек. Примиренческое течение среди казаков если и было, то в таком незначительном количестве, что совершенно не замечалось

В остальном всем жизнь была подобна чилингирской. Та же дележка продуктов, то же многоголосное «кому?», та же толкучка, те же костры и варка пищи, то же дрожание на холоде и под дождем чуть ли не по целым дням, только обитатели землянок были избавлены от этого, так как готовили пищу на очагах в землянках.

Большое оживление в жизнь лагеря вносил театр. Он был оборудован в одном из пустых бараков. Занавес и декорации заменили только что выданные американцами одеяла. Сиденьями служили рельсы и шпалы узкоколейки. Откуда-то достали сборную, разбитую и оборванную, облезлую мебель. Освещение было убогое, в бараке холодно, в щели отчаянно дуло, но все эти недостатки сглаживались игрою артистов.

Собранная из любителей труппа так сыгралась, относилась к делу с таким вниманием, серьезностью, с такою любовью, так дружно разыгрывали незамысловатые пьески, что театр был всегда полон и артистов награждали аплодисментами. Из любителей же составился струнный оркестр. Плата за вход в театр была минимальная, по нескольку пиастров, лишь бы окупить расходы по постановке пьесы.

Информационным отделением штаба корпуса в Санджак-Тепе, как и в других лагерях, были открыты читальни, делались доклады, читались лекции. Были открыты школы грамоты для казаков и общеобразовательные курсы для офицеров.

Среди казаков и даже офицеров в значительной степени было развито занятие ремеслами, которым они попутно усиленно обучались. Главным образом было развито сапожное дело, но в то же время делали все, и ложки, и чемоданы, и посуду разную, и кружки.

Часть бараков вначале была занята снарядами, и казакам пришлось сносить их в одно место, около французской казармы. Много снарядов было взято себе казаками, много снарядов просто было разбросано по лагерю еще до их прихода. На этой почве возник своеобразный промысел: казаки разряжали снаряды. Гильзы шли на разные хозяйственные поделки, порох и шрапнель продавали или употребляли для охоты. Это, конечно, не проходило даром. От неумелого обращения снаряды иногда взрывались и убивали казаков. Таких случаев было несколько, но это не могло остановить промысла. И разряжали-то их притом самым варварским образом, без всяких инструментов, гвоздем, шилом и молотком. Зачастую можно было видеть казака, сбивающего молотком головку снаряда или обивающего гильзу, и вокруг него других казаков, с любопытством следивших за ним. О том, что снаряд может каждую секунду взорваться, конечно, не думалось. Видно, Господь хранил казаков, что за все время взорвалось только несколько снарядов.

Вот из этих-то гильз от снарядов и делались кружки, котелки, чайники, кофейники, письменные приборы и даже разные украшения и безделушки. В выделках этих казаки обнаруживали много искусства и художественного вкуса. Глазам не верилось, глядя на все эти поделки, что они сделаны не специалистами мастерами, а воинами-казаками, лишь временно выпустившими оружие из рук, и притом сделаны самыми примитивными инструментами.

В окрестностях лагеря, по болотам, водилось немало дичи, и некоторые казаки занимались охотой; порох и свинец добывали из снарядов, ружья покупались, но у многих были привезенные с собою из Крыма. Дичь охотно раскупалась местным населением и французами. Часто можно было видеть на станции Хадем-Киой казаков, продающих битую дичь. Большое количество дичи сплавлялось в Константинополь особо предприимчивыми казаками – посредниками. Некоторые занимались рыболовством на озере Деркос, находящемся в пяти-шести километрах от лагеря.

Жизнь в Санджак-Тепе, как и в других лагерях, текла, в общем, монотонно, лишь изредка нарушаясь каким-либо событием. 6 января лагерь посетил Донской атаман. Был парад войскам. После парада атаман обратился к казакам с речью такого же приблизительно содержания, как и в Чилингире. Так же восторженно встречали его казаки, то же громкое раскатистое «Ура!», те же разговоры о «Ломоносе».

И вот он наконец пододвинулся, страшный и таинственный «Ломонос», и встал перед казаками бытием завтрашнего дня. Приказом Донскому корпусу от 10 января предписывалось, согласно распоряжению французского командования, лагерь Донского корпуса и беженцев, перешедших на это положение по эвакуации армии из Крыма, переселить на остров Лемнос. Первым днем перевозки было назначено 11 января, причем с первым эшелоном должны были отправиться штаб корпуса и часть Санджакского лагеря, при погрузке указывалось брать с собою лопаты, топоры, пилы, кухни, котлы, бочки, печи, доски и перекрытия, выданные для оборудования землянок и бараков.

Обычное течение лагерной жизни было нарушено, выбито из своей колеи. На все лады обсуждали взволнованные казаки создавшееся положение. Лемнос, бывший все время темой бесконечных разговоров, страшной сказкой, сделался явью.

Еще в декабре, когда казаки впервые узнали о существовании на земле Лемноса и о возможности поездки туда, самые фантастические, нелепые слухи ходили об этом острове. Главной темой разговоров было отсутствие воды на острове. «А остров-то этот, братцы, – говорили казаки, – голый, каменистый, среди моря, и нет там ни деревца, ни травы. И воды питьевой нет. Воду на пароходах привозят, и каждому человеку полстакана в сутки выдается». Некоторые шли еще дальше: «А как непогода, то волны через остров перекатываются и людей в море смывают, а уж кубанцы почти перемерли все: даже закапывать некому, так покойники по острову и валяются, гниют. Французы говорят, вот приедут донцы – закопают». – «А потом, значит, и донцам помирать», – вставлялось чье-либо замечание. «А вот таких-то, – называли, обыкновенно, ряд фамилий станичников, – американцы в Константинополь в больницу свезли. Выздоровели, французы