Эйленбурга, графа Куно Мольтке (комендант Берлина) и других близких друзей Вильгельма, хотя остаются сомнения, действительно ли материалы были такими сенсационными и компрометирующими, как он утверждал в своих статьях. В мае 1907 года кронпринц по совету некоторых придворных, в том числе Бюлова, показал статьи отцу. Вильгельм, который, как утверждают, не обращал внимания на более ранние предупреждения, сказал: «Гарден – негодяй, но он не стал бы рисковать подобными нападками, если бы не располагал достаточными свидетельствами». Эйленбург и Мольтке были уволены, и им предложили оправдаться, подав иск о клевете. Первый иск Мольтке против Гардена завершился оправданием последнего, но общественный обвинитель приказал провести новое расследование, и Гарден был приговорен к четырем месяцам тюрьмы. Он подал апелляцию, которая была удовлетворена. Тем временем Гарден подал в суд на мюнхенского журналиста из-за статьи, опубликования которой он сам добивался. Целью этого замысловатого маневра было получение данного под присягой свидетельства о гомосексуализме Эйленбурга, которым он занимался в Баварии двадцатью годами раньше. Такое свидетельство должно было подтвердить, что Эйленбург лгал, когда под присягой отрицал, что был замешан в чем-то подобном. Против Эйленбурга было выдвинуто обвинение в лжесвидетельстве, но процесс так и не начался из-за болезни обвиняемого. За короткое время все свидетели обвинения, за исключением одного, были дискредитированы. Враги Эйленбурга утверждали, что его болезнь вымышленная, а друзья – что суд не принял бы дело к рассмотрению, если бы не давление Бюлова. Бюлов тайно устроил для Гардена хорошую компенсацию из бюджета, когда после нового процесса в 1909 году суд приговорил его к выплате большого ущерба Мольтке. При описании Бюлова Гарден использовал такие комплименты, как «фельетонист из министерства иностранных дел», «канцлер хорошей погоды», «министр превосходной наружности», «смеющийся философ для культурного фасада», «имперский чародей».

В эпизоде все выглядят не в лучшем свете, а свидетельства, данные на публике, нанесли серьезный ущерб репутации правящих классов. Бюлов счел необходимым выступить в рейхстаге. По его мнению, «глупо и ошибочно полагать, что, «если некоторые члены общества имеют недостатки (факт на том этапе недоказанный), знать в целом коррумпирована, а армия развращена». Поведение самого Бюлова в этом деле представляется в высшей степени подозрительным. Эйленбург считался возможным канцлером, и его позор оказался удивительно кстати в тот момент, когда у Бюлова имелись все основания опасаться за свое место. Устранение Посадовски и фон Чиршки избавляло еще от двух соперников. Гарден и Гольштейн, возможно, испытали моральное удовлетворение, отомстив, но они ничего не изменили в правительстве и нанесли вред как всей социальной системе, так и самому «буке» – Вильгельму. Кайзер выказал мелочную расторопность, покинув своего старого верного друга, служившего ему верой и правдой и чаще попадавшего в неприятности не из-за своего морального облика, а из-за того, что давал хорошие советы. О публичной поддержке Эйленбурга не могло быть и речи, но он не дождался и просто справедливости и человеческого отношения. Поведение Вильгельма в этом случае резко контрастирует с тем, как он себя вел несколькими годами раньше, когда аналогичные и более обоснованные обвинения заставили главу семьи Круппа совершить самоубийство. Кайзер посетил его похороны и энергично обрушился на социалистов за распространение клеветы. Тем не менее есть много свидетельств того, что Вильгельма глубоко потрясло дело Эйленбурга. К осени он оказался на грани нервного срыва и даже какое-то время подумывал отказаться от визита в Виндзор. На Рождество он написал Хьюстону Стюарту Чемберлену: «Это был очень тяжелый год, принесший мне много волнений. Группа моих доверенных друзей неожиданно распалась из-за еврейской наглости, лжи и клеветы. Видеть, как твоего лучшего друга вываливают в грязи, и не иметь возможности ему помочь – ужасно. Меня это настолько расстроило, что пришлось устроить себе каникулы и отд охнуть. Первые каникулы после девятнадцати лет тяжелейшей работы».

Больше ни одного человека Вильгельм не подпустил к себе так близко, как князя. Когда Эйленбург исчез, а Бюлов отдалился от него, кайзер стал еще более одиноким человеком и все чаще за утешением обращался к жене.

«Каникулы» Вильгельма состоялись до его государственного визита в Англию, который стал результатом визита к нему в Касселе короля Эдуарда, заехавшего к племяннику по пути в Мариенбад. Помимо осуждения непрактичных и опасных идей Второй гаагской мирной конференции (июнь – октябрь 1907 года), два монарха воздерживались от политики. Но все равно избежать проблем не удалось. Без какого-либо предупреждения кайзер устроил парад целой армейской группы перед дядей, который, должно быть, остро почувствовал, как ему неприятна германская военная форма. Более того, король оказался в неловком положении, когда Вильгельм произнес импровизированную приветственную речь, поскольку хотя он ненавидел читать заранее написанный текст, но также не любил говорить не подумав. Вильгельм подчеркнул, что в ответе нет необходимости, но Эдуард не желал показаться невежливым. Он встал, но в середине речи застрял, не в силах подобрать нужное слово. Впоследствии он был склонен обвинить во всем племянника, считая, что тот сделал это, чтобы покрасоваться (хотя Вильгельм, скорее всего, оказался под влиянием внезапного порыва доброжелательности и благосклонности).

Приглашение в Виндзор в ноябре явилось своего рода оливковой ветвью, и Вильгельм принял ее с надеждой, что «мы приятно проведем время в старом парке, который я так хорошо знаю» (а история о том, что на самом деле он подстрелил 700 фазанов, вполне может быть преувеличением). Лорд Эшер писал о пребывании в замке следующее: «Наш король показал себя лучше, чем Вильгельм. Он вел себя обходительнее и достойнее. Вильгельм неблагодарный, нервный и простоватый. Вокруг него нет „атмосферы“. Он не произвел впечатления на Грея или Морли. Грей имел с ним две длительные беседы. В первой он энергично высказался против евреев: „В моей стране их слишком много. Они хотят все уничтожить. Если бы я не сдерживал свой народ, уже давно началась бы травля евреев“. В другой беседе речь шла о Багдадской железной дороге. Но Вильгельм показал, что по-настоящему не владеет ситуацией… Императрица – восхитительная личность. Превосходная осанка и хорошо одета».

Грея, которого кайзер встретил впервые, он счел «способным деревенским джентльменом», а тому кайзер показался «не вполне нормальным и очень поверхностным» (годом раньше он заметил, что другие суверены значительно тише). Беседы с Холдейном были сердечнее. В здании ратуши кайзер обратился к истории и потребовал, чтобы она отдала ему должное – ведь с прошлого визита в 1891 году он неуклонно проводил политику мира. «Главная опора и основа мира в мире – поддержание хороших отношений между нашими двумя странами, и я буду и дальше укреплять их, насколько это будет в моих силах». Визит в целом