Я разжал руки; предводитель мешком свалился на пол. В ту же самую секунду засов не выдержал — и дверь распахнулась, пропуская в «малый обеденный зал» новую ораву разгорячённых мужчин.

Я ждал, что во главе окажется хозяин, напуганный грохотом и разъярённый неизбежными убытками. И хозяин действительно ввалился — вернее, его втолкнули, хозяин был бледен и не об убытках думал, а о собственной драгоценной шкуре…

— Вот они! Вот они, эти господа паяцы! Гляди-ка, морды друг другу чистят!

В комнате стало тесно. Переступая через осколки и обломки, люди князя Сотта мгновенно завладели ситуацией. Крепких рук хватило как раз на то, чтобы поднять с пола бастарда, широколицего и предводителя. Обеих женщин взял за шиворот добродушного вида усатый головорез; я стоял у камина, прижавшись спиной к стене. Позиция, прямо скажем, аховая.

— Не этот, — разочарованно пробормотал князёк, заглядывая в окровавленное лицо бастарда. — Ищите, ещё девка тут была, та самая, помните?

Мне стало чуть легче. По крайней мере Танталь и Алана сейчас вне опасности. А если у них хватит ума бежать, не дожидаясь утра…

— Этот! — радостно крикнул чернявый парень с перебитым носом, и замурзанный палец указал мне точно в переносицу.

Каминные щипцы — великолепное оружие. Вот только долго я так не продержусь.

— Отойди! Р-разойдись, сучья мать! — завопил кто-то за спинами нападавших.

Метко брошенный кинжал мне удалось сбить в полёте. Щипцы в моих руках ревели, рассекая воздух; скрежетнул металл, на пол грянулись два коротких неосторожных меча.

— Отойди! Я его из ар-рбалета!

— Я тебя самого из арбалета! — завизжал князёк. — Он мне живым нужен! Живы-ым!

Некое сладострастие, проявившееся в его голосе, придало мне сил. Если мне и следовало оставаться в живых, то обязательно на свободе. Никак иначе.

Завизжала женщина.

Я швырнул щипцы в нападающих — выиграл долю секунды, подхватил совок для углей; не размахиваясь, как аккуратный сеятель, сыпанул в оскаленные лица содержимым догорающего камина. Угольки запрыгали по полу, оставляя за собой неровные узоры дыма. Кто-то завопил, обжегшись, и почти все отшатнулись, прикрывая лица.

Я набрал в грудь побольше воздуха и нырнул в камин.

Пёс, пёс, пёс-с-с…

Когда-то в детстве я любил пугать родичей, прячась в каминной трубе. Правда, в ту пору камин был пустым и холодным; прыгать в горячие угли станет только безумец.

Или загнанная в угол крыса.

Цепкая рука схватила меня за щиколотку, я хладнокровно ударил по ней каблуком и снова обрёл свободу. Упираясь руками и ногами, рванулся вверх; снизу лизало болезненное тепло, сейчас я задохнусь, потеряю сознание и свалюсь прямо в угли, готовая, беспомощная, жареная добыча…

Воздуха мне, воздуха. Сколько может тянуться эта труба?!

Разумнее всего было бы стрельнуть мне вслед из «ар-рбалета». Страшно представить, в какое место может угодить стрела…

Или они успеют раздуть огонь и задушить меня у самой крыши?!

Дурачьё, самодовольное дурачье. Вот, кто-то уже лезет следом, и от его сопения осыпается сажа…

Чёрное небо. Посреди правильного квадрата — белая звезда; новое усилие, ещё…

Воздух!..

Ухватившись за края трубы, я подтянулся и вывалился на крышу. Заохала, трескаясь, черепица; нет, это не «клоповник», всё врал конкурент. Это весьма добротное строение, вот только хозяину будут убытки…

— Вот он! Во-он!

— Где?

— Трубу видишь?

— Снимите его! Снимите стрелой!

— Живы-ым, мерзавцы! Кто его пристрелит — сам, сучья мать, в подвал пойдёт, ясно?

Я посидел, ожидая, пока перестанут трястись руки и ноги. И пока появится из трубы голова моего преследователя, появится, чтобы тут же нырнуть обратно…

Но тот, кто поднимался следом, раздумал вылезать. Либо хватило ума, либо не хватило сил.

Я огляделся. Трубы виднелись тут и там, но только из одной, кухонной, вовсю валил дым. Кто же топит по весне…

Приземистое здание гостиницы окружено было огнями. И тут и там уже карабкались, приставляли лестницы; я перебрался на противоположный скат, преследователи разразились воплями:

— Где?!

— Кто видит?

— Не выпускайте из виду! Сейчас возьмём, сучья мать!

— Здесь, здесь! — радостно закричали головорезы, сбежавшиеся на задний двор. Пёс, сколько же их всего было, не двадцать, кажется, а целая сотня…

Я перекатился к ближайшей трубе. На шероховатом боку её лежал жёлтый отблеск факелов; ночь не желала укрывать меня. Ночь отступала перед огнём.

Я удержался от безрассудного желания нырнуть в трубу снова. Пока я буду пыхтеть и барахтаться в саже, господа головорезы наверняка успеют подготовить мне встречу; на их стороне хозяин, вон он, из кожи лезет, чтобы опасные посетители убрались из гостиницы с уловом…

Мне и так слишком долго везло.

В трубу клюнула толстая тяжёлая стрела. То ли стреляли тайком от князя, то ли стрелок был уверен в своих силах и намеревался легонько подранить слишком уж резвую дичь. Так или иначе, а первый выстрел оказался мимо; я быстренько перебрался на другую половину крыши. Хотя и здесь, надо сказать, факелы, и здесь найдутся нетерпеливые с арбалетами; следовало уходить по крышам сараев, но почему-то не было сил. Удача кончилась, кураж ушёл; Алана и Танталь теперь в безопасности, заполучив меня, князь ещё долго не станет их искать…

Руки, ухватившиеся за край крыши. Потом — тёмное лицо со светлой полоской усов, зажатый в зубах кинжал. При виде меня усатый воин князя Сотта выплюнул своё оружие и оскалился:

— А-а-а…

За моей спиной треснула черепица. Лезли со всех сторон.

Чёрное небо с белой звездой…

Я сбил усатого. Поймал рукавом чей-то кинжал, поранив на этот раз уже правую руку. Кто-то, охнув, скатился вниз; я не намерен был сдаваться живым. Для того чтобы заполучить меня, им понадобится по меньшей мере «ар-рбалет»…

— Сиятельство, стреляйте! Уйдёт, сука!

Не ори, малый. Никуда я уже не уйду. Меня обложили, и призрачный Судья, верно, проглотит с досады собственный парик: его Приговору не дано свершиться. Мне дан без малого месяц жизни, а я вот погибаю неприятно и глупо, в обстоятельствах, с Правосудием никак не связанных…

Или?! Если дамся князю живым — вполне могу протянуть ещё и месяц, Рекотарсы живучи, и если палачи будут усердны и аккуратны…

Пёс, лезут и лезут со всех сторон. Ещё один свалился с крыши, но на смену ему поднялись сразу двое, на черепичном поле стало светло от факелов, и в меня настойчиво тычут огнём и сталью…