Я подстегнул лошадь. Где-то далеко за моей спиной головорезы, азартно поплёвывая, залезали в сёдла; сопливый князь не допустит промедления. Промочили горло — время делу, благо дичь, за которой так долго охотились, совсем близко…

Лай собак. Запах дыма; через минуту из темноты выступило большое приземистое строение, и в мутном свете окон я сразу же — поверх ворот — разглядел две комедиантские повозки, стоящие во дворе. И слабая надежда, что жадный поварёнок ошибся, испустила дух.

— Эй, хозяин!

Молоток, казалось, вот-вот разнесёт трухлявые створки. И целую вечность никто не открывал — не то в доме оглохли, не то охромели, не то вообще не желают видеть гостей…

— Кто грохочет среди ночи?!

Ничего себе гостеприимство.

— Путник. — Я нетерпеливо толкнул дверь ногой. — Здесь гостиница или кладбище?! Отворяй!

Мне казалось, что за спиной возник и нарастает топот копыт. Не может быть — ещё есть время, мне мерещится, это ветер…

Или мне придётся выехать им навстречу?! С факелом в руках, чтобы меня вовремя опознали? Всё это прекрасно, но в чистом поле против двадцати конных я заслужу в лучшем случае снисходительную улыбку. Ох, что-то мне подсказывает, что и резать-то меня станут не сразу…

Сутулый слуга отступил, пропуская меня внутрь. Нет, конкурент врал-таки, на «клоповник» это никоим образом не похоже…

— Где комедианты?

Сутулый удивлённо на меня воззрился:

— Ужинают… Для них в малой гостиной накрыто, где камин, они замёрзнувши…

Я отодвинул слугу с дороги. Хорошо, что комедианты ещё не спят; и ведь, выходит, у Бариана водятся-таки деньги. Отдельная комната, специально растопленный камин — хозяева гостиниц никогда не любезничают за так…

Что они подумают, когда я ввалюсь к ним, как невоспитанное привидение? Ведь я утонул в проруби на их глазах, когда это было-то, целую вечность…

Малая гостиная оказалась тесной комнатушкой с закопчённым потолком. Тускло горели дешёвые свечи; я шагнул вперёд, намереваясь хлопнуть Бариана по плечу, но уже следующий шаг получился вполовину короче.

Они обернулись — не сразу, по очереди. Сперва красивая женщина в хорошем платье. Потом — испуганно — горбунья, притулившаяся на самом краю стола. Потом — настороженно — чернявый бастард, потом — мрачно — предводитель с кустистыми бровями. Широколицый парень со внешностью деревенского дурачка вообще не уделил мне внимания — неторопливо опустошал тарелку.

…Как её передёрнуло. Как расширились зрачки Аланы, когда она — на мгновение — вспомнила…

«Использовал». Использовал. До чего мерзкое слово.

Сколько раз я об этом мечтал?! Сколько раз грезил — взять за горло… Ткнуть рожей в стол, в песок, да хоть в тлеющие угли…

Светлое Небо. Мне всего-то и надо было, что извиниться, тихонько выйти, прикрыв за собой дверь. И поскорее сбежать со двора, потому что через несколько минут здесь будут благодарные зрители блестящей актрисы Танталь, и они проделают за меня всю грязную работу. Они отомстят за Алану, даже не подозревая о её существовании. Но месть от этого не сделается мягче…

«У него был такой слюнявый, такой вонючий… рот…»

— Судьба не дремлет, — пробормотал я удовлетворённо.

И тяжело шагнул вперёд.

Бастард узнал меня первый. Хищно ухмыльнулся, подмигнул предводителю; кустистые брови, и без того нахмуренные, слились на переносице в единый клок шерсти.

Рука бастарда удлинилась — из рукава выскользнул и лёг в ладонь широкий нож. Предводитель взвесил в руке стальную гирьку на цепи; прожорливый парень издал неприличный звук, вытер рот ладонью, поднял на меня удивлённые глаза.

Они тоже меня помнили.

— Ты один? — негромко спросила женщина.

Я шагнул вперёд, взялся за край стола и рывком опрокинул его на трапезничающих. Усилие понадобилось большее, чем я рассчитывал, сразу же заныла зажившая рука. Горбунья выскользнула из-под летящей посуды, женщина отпрыгнула, предводитель с рёвом выбрался из-под тяжёлой столешницы; широколицему парню досталось по носу тяжёлым суповым горшком, и драка окрасилась первой кровью.

Бастард — а он давно уже стоял на ногах — легко перемахнул через припавшую к полу горбунью. Я едва успел уклониться — табуретка, которой запустил в меня предводитель, ударилась о дверь за моей спиной. Руку бастарда с ножом я не столько видел, сколько чувствовал; предназначенный мне удар не достиг цели, но моя собственная рука, остановившая нож, разразилась острой болью.

Бастард был самым серьёзным противником, но меня интересовал прежде всего предводитель. Два клочка седой пакли над буравчиками-глазами; предводитель ждал в стороне, поигрывая своей гирькой, и я вдруг увидел его руки.

Длинные пальцы, тонкие в суставах и разбухшие на месте подушечек. Сгрызенные до мяса ногти, и только на одном мизинце, манерно отставленном, — желтоватый длинный ноготь.

Сколько раз я заставлял себя не думать о «слюнявом рте». Говорила Алана о «руках»? Или не хотела, боялась вспомнить?! О том, как эти руки прикасались…

Вспышка ярости никогда не бывает кстати.

Пелена перед глазами. Бастард болезненно вскрикнул — он был ловок, но я оказался сильнее, и рука с ножом разжалась, когда я бросил бастарда на ножку опрокинутого стола. Широколицему так и не посчастливилось проявить себя в драке — получив по лбу обломком табуретки, он упал в груду посуды и там затих; гирька, на которую предводитель надеялся, как на Небо, беспомощной крысой закатилась в угол, стальная цепь волочилась за ней, как хвост.

Женщина попыталась вмешаться; я не хотел бы бить её, я попросту оттолкнул её с дороги. Камин догорал; путь до камина был неблизкий, тем более что предводитель упирался сапожищами в пол и всё норовил лягнуть меня по колену. Я тащил его, как безлошадный крестьянин тащит свой плуг; камин был всё ближе, ближе, я знал, что не стану рассказывать об этом Алане, но красная пелена всё ещё держалась перед глазами, мне хотелось, чтобы предводитель раскаялся. Чтобы долго каялся, тварь, пока клочковатые брови будут превращаться в обгорелые ломкие кустики…

— За что?!

Я совсем забыл о горбунье. Она будто провалилась сквозь пол в самом начале драки, а теперь вынырнула обратно, в двух шагах от меня, бледная и востроносая, как восковая кукла.

— За что?! Она ведь сама… она сама к нам пристала, сама! Мы не похищали её… Она сама хотела, она сама за нами увязалась, за что, за что?!

По кукольному личику стекали слёзы.

Предводитель дёрнулся — я круче завернул его руку; в дверь колотили. И уже давно; я, выходит, задвинул засов — и не помню…

Пелена спала. По углам возились, приходя в себя, мои неудачливые враги; женщина зло поглядывала на меня, вытирая губы. Но по губам-то я её не бил?!