— Гъя-хинно, — сказал эхайн, привычно пропуская ее слова мимо ушей.

«Я думаю».

— Вот только не надо этого! — забеспокоилась тетя Оля. — Не заставляйте меня жалеть о том, что я позволила вам встретиться…

— Да, — сказал Гайрон, первым опуская глаза. — Да. Прошу простить мою дерзость, янрирр Тиллантарн. Я совершенно забылся и допустил ошибку. Это более не повторится.

Тетя Оля шумно выдохнула воздух.

— Что происходит? — спросила она.

Я не знал, что ей ответить. Внезапная перемена в поведении Гайрона озадачила меня не меньше, чем ее. Но только не зверя внутри меня, который довольно ухмыльнулся, скребнул когтистой лапой пол и удалился за таинственную дверку досыпать в тишине и покое.

— Для меня будет величайшей честью преподать вам несколько уроков эхойлана или эхрэ, по вашему выбору, — пробормотал эхайн, смятенно возя пальцами по столешнице. Он тоже явно был не в своей тарелке. — Насколько хватит моих слабых знаний. И… я ваш покорный слуга… во всех ваших начинаниях.

Тетя Оля бушевала.

— Что за цирк ты устроил? — кричала она. — Ты знаешь, что такое взрослый эхайн? Это убийца со стажем! А мой отец — не просто взрослый, а старый эхайн! Он сам говорил мне, что трижды отстаивал родовой титул на каких-то судах чести с оружием в руках. И раз уж он сидит за нашим столиком, это означает только одно: он трижды убивал соперников! Трижды! И это только те убийства, о которых я знаю…

— Но ведь не убил же он меня, — проворчал я.

— Ты думаешь, его могло что-то остановить?

— Но ведь остановило же…

Мы сидели на веранде ее апартаментов в Эбби-Лок, на окраине Лимерика, вернее — я сидел, а она нависала надо мной, как разгневанная богиня Скади над проштрафившимся шутником Локи, и метала громовые стрелы. Моросил неизменный дождик, на веранде было сыро, холодно и неуютно, в общем — все условия для воспитательной работы. Я меланхолично сосал из высокой кружки густую, горячую и не очень вкусную смесь, которую здесь называли «глинтвейном», а дед Егор, как-то соорудивший что-то похожее из вина, пива и меда с разнообразными сухофруктами, чтобы отогреть меня после похода на торфяник за клюквой, — «душепаркой». Я чувствовал себя расслабленным, сонным, выжатым, как безымянный цитрус из глинтвейна.

— Что ты ему сказал? — грозно вопросила тетя Оля.

— Н-ну…

— Не нукай, Северин Морозов! — рявкнула она и разом напомнила мне мою маму, когда та сердилась. Неужели все взрослые женщины одинаковы, когда им нужно отровнять строптивого подростка?! — И не юли, отвечай прямо, как подобает эхайну!

— Я попросил его быть со мной повежливее.

— Врешь!

— Не вру!

— Ты не просто попросил! Ты вогнал его в смущение, ткнул носом, запугал! Запугал моего отца, который ничего не боится! С какой бы тогда радости ему вдруг навеличивать тебя «янрирром»?!

— Хорошо, — сказал я, краснея. — Ну, в самом деле… Я потребовал от него уважительного отношения к моему роду. И… мне это удалось.

— Уой! — тетя Оля всплеснула руками. — Матерь божья, спаси и сохрани! У этого сопляка появился род!

— И появился! — вскипел я. — А чего он, в самом деле! Сидит тут, на моей планете, пыжится, как бегемот! Если у него нет уважения к моей маме, которую он не знает, то пусть потрудится уважать хотя бы моего отца!

— А что ты знаешь о своем отце? — быстро спросила тетя Оля. — Тебе Консул что-то рассказал?

— Ничего он не рассказывал. Дождешься от него… Он только сказал, что я принадлежу к древнему аристократическому роду, и что в моих жилах течет янтарная кровь.

— И ты запомнил, — сказала она с укоризной. — Ничего другого из разговора с Консулом не запомнил, умного ничего не почерпнул, а вот это усвоил моментально. И дерешь нос перед моим отцом, настоящим эхайнским аристократом.

— Но ведь я тоже настоящий эхайнский аристократ, — заявил я. — И это не моя вина, что я живу здесь мирно и спокойно, а он там, у себя, рубится за право носить свой титул. Это стечение обстоятельств.

— Умный больно! — прикрикнула тетя Оля. — А теперь вот что, аристократ фигов: признавайся, о каких там начинаниях шла речь? Ведь ты ему еще что-то сказал перед тем, как качать свои аристократские права!

— Ну… не помню…

— Что, пытать тебя прикажешь?

— А вы умеете? — спросил я с интересом.

— Может, и не умею. Ничего, жизнь научит. Уж очень хочется мне знать, почему мой отец в присутствии ничтожного юнца вдруг перестает обращать всякое внимание на собственную дочь, с которой буквально полчаса назад готов был сдувать пылинки и сгонять дождинки, а смотрит на означенного юнца, как на золотого кумира! И, что особенно отвратительно, не просто смотрит, а заглядывает ему в рот, и не просто заглядывает, а заглядывает искательно! — Она вдруг навалилась на спинку кресла и поглядела на меня оценивающе. — Кто ты такой, Северин Морозов, можешь мне сказать?

Мне ничего не оставалось, как проворчать:

— Я не знаю.

В свете последних событий это была чистая правда.

— Ты не знаешь… — промолвила тетя Оля. — А что ты вообще знаешь? Я не имею в виду тайну твоего происхождения на белый свет, которую, видно, нам и не дано знать сейчас. И вряд ли ситуация изменится в обозримом будущем. Но о себе нынешнем ты хоть что-то должен знать!

— Что вы от меня хотите? — буркнул я, ощетинив все иголки. — Что вы все от меня ждете…

— Определенности, — сказала она. — И, пожалуйста, хоть каких-то признаков взросления. Ведь я вижу, что ты что-то замышляешь. А поскольку при всем этом я еще и держу в уме, что ты как был, так и остаешься недорослем, рохлей и нюней, то меня это не может не настораживать. Ничего нет хуже, когда рохля или, там, нюня вдруг что-то вбивает себе в голову, начинает вынашивать замыслы и строить планы, а уж когда он начинает их воплощать в жизнь, тогда хоть святых выноси.

— Я не обижаюсь, — объявил я в пространство, хотя, разумеется, кривил душой.

— Попробовал бы!

Тетя Оля еще разок пробежалась по веранде, для чего-то поскребла ноготком влажную стену, а затем вернулась и обрушилась в кресло напротив меня.

— Почему я ввязалась во все это? — спросила она. — Кто все это выдумал на мою бедную головушку?! Всякие там эхайны разных мастей, у каждого свой род, свои ужимки, тайны какие-то гадские… Ведь жила спокойно, работала, блуждала себе по волнам эфира, как нормальный человек. Сегодня тут, а завтра там, сегодня метеоритный дождь на Ферре-Дерьмохлебке, завтра нуль-поток между Циппезиррой и Веслом Харона, а послезавтра, глядишь, ласковое солнышко и горячий песок Жемчужного моря на Сиринге… А что теперь? Теперь я торчу здесь, в этом промозглом городишке, и нянчусь с чужим сынулей, который отчего-то выбрал меня в качестве жилетки для своих соплей. Нет, ну почему ты выбрал меня? Почему не свою матушку, не того же Консула?! За что мне это наказание, господи?.. Ты, наверное, вбил себе в голову, что вот выяснишь все, раскроешь все загадки, распахнешь все сундуки, и тебе станет легко, хорошо и приятно жить дальше? Так вот шишеньки! Жизнь твоя превратится в кошмар, наподобие моего, а то и хуже, потому что все эти призраки прошлого, что до поры сидели себе смирно в своих закутках, вылезут на волю и двинутся на тебя, лязгая зубами и брякая ржавым цепьем. И ладно бы только твоя жизнь, а и жизнь твоих родных, близких и попросту случившихся неподалеку, таких как я, тоже сделается сущим кошмаром, и всем захочется одного: либо прикончить тебя, с твоими идиотскими призраками, либо самим повеситься в одну шеренгу, причем последнее, из соображений ложно понимаемого гуманизма, гораздо более вероятно…