К счастью, мне не оставалось времени на понемногу входящее в привычку самокопание. За эти три дня предстояло: поговорить с учителем Кальдероном о жизни; сдать реферат по морским млекопитающим (этот раздолбай Гитано, как назло, умотал куда-то по своим цыганским делам — никогда его нет на месте, как только он становится действительно нужен! — и некого было порасспросить о повадках, обычаях и причудах средиземноморских афалин); сочинить литературное произведение в любом жанре и стиле, но на заданную тему (я выбрал тему «Скандинавская мифологема судьбы» в жанре саги, и один бог знает, зачем я это сделал, так что всю ночь в моем взбудораженном сознании норна Урд, подозрительно напоминающая собой Барракуду, лупила норну Верданди, внешне неотличимую от Мурены, дубиной, вырезанной из корня Иггдрасилля и разукрашенной рунами, а норна Скулль стояла в сторонке и пакостливо хихикала); поговорить с учителем Кальдероном о жизни; построить работающую модель солнечной системы до распада Фаэтона и ингрессии Мормолики, сыграть на чужом поле («Архелоны» против «Альбакоров» — и как только болельщики нас не путали?!) и по возможности не продуть (мы и не продули); нарисовать с натуры человеческую фигуру, да так, чтобы все сразу поняли, что это человек, а не баобаб (в модели изо всех сил набивалась Мурена, но я пригласил Неле Йонкере — та, по крайней мере, не строила мне глазки и не лезла с глупостями, а честно и смирно позировала в прикольном арлекиновом трико, попутно пересказывая своими словами историю исландского законника Ньяля и его беспутной родни, что было очень кстати и в тему); и, наконец, поговорить с учителем Кальдероном о жизни. Поскольку я не знал точно, сколько учебного времени пропущу в своих грядущих странствиях, то постарался минимизировать ущерб и утоптать недельный объем в три дня. Надо ли упоминать, что по истечении отведенного срока я походил на выжатый грейпфрут, а не на эхайна, готового к восприятию истории предков?!

Утром четвертого дня — это была суббота, — я погрузился в гравитр, с тем чтобы добраться до Валенсии. Поскольку утро было ранее, а ночь накануне — бурная, вся Алегрия дрыхла без задних ног. Единственным, кто вызвался меня проводить, был Чучо. Он даже попытался сгоряча залезть в гравитр, чтобы сопровождать меня на материк, но вовремя одумался. Не хватало еще мне возиться со спящим дружком посреди огромного города… Поэтому я летел один.

В другое время я бы непременно улучил часок и с удовольствием побродил по Валенсии. Мне нравился этот город, он не был шумным и устрашающе современным мегаполисом, как Барселона, или же ленивым курортом-переростком, вроде Аликанте; все в нем казалось соразмерным, уютным, а старинные здания, вроде знаменитого Катедраля, спокойно и бесконфликтно уживались с редкими вкраплениями модернистских строений последних лет, среди которых, конечно, выделялась Кампана — здание Института мировой культуры, известное своими беспрестанными поразительными экспозициями. В мой прошлый визит, в океанариум со всей оравой, здесь демонстрировалась «Атлантида — легенда и реальность». Нынче же со всех информационных табло любопытствующим предлагалось отведать «Ошеломляющей кулинарной феерии испаноязычного этноса». Кстати, и сам океанариум никуда не делся, и уж я не упустил бы пройтись по его этажам и закоулкам. Кто знает — быть может, это помогло бы мне окончательно избавиться от мыслей об Антонии, что следовали за мной неясными тенями, неохотно рассеиваясь при свете дня и вновь сгущаясь в моем изголовье с приходом сумерек…

Но сейчас мне нужно было спешить в аэропорт Валенсия-Ориенте.

Я выписал петлю над колокольней Санта-Каталина — последние пятьдесят лет там велись нескончаемые реставрационные работы, а с курантами, по слухам, и вовсе творилось неладное: каждую полночь малая стрелка словно по колдовству оказывалась на цифре «один», показывая тринадцатый час ночи… Миновал старинную биржу Ла Лонха на Рыночной площади. Сделал круг над дворцом маркиза де Дос Агуас — ну не мог я не сделать лишний круг, потому что любил глядеть на этот дворец с птичьего полета, пожалуй, даже сильнее, чем бывать в нем. Последний набор высоты — и спустя пять минут гравитр опустился на стоянке возле аэропорта Валенсия-Ориенте. Отсюда во все концы света уходили большие пассажирские суда — неспешные «огры», основательные «конраны» и стремительные «симурги».

Меня ждала транс-европейская «конрана», меня ждали новые знакомства и, хотелось верить, новые откровения.

Скорость воздушного судна этого класса — что-то около тысячи километров в час. Это немного по земным меркам. Те же «симурги» способны носиться в два-три раза быстрее, хотя вряд ли кому может понадобиться перемещаться по белу свету в таком темпе, кроме случаев какой-то совершенно острой, фантастической нужды. Однако же такие любители есть. Но «симурги» применяются на длинных трансглобальных линиях, чтобы не тратить зря время на взлет и посадку. «Конрана» же специально предназначена для множественных промежуточных финишей. Можно сказать, что она движется прыжками.

Живет в Экваториальной Гвинее такая офигенных размеров лягушка-голиаф, почти полметра длиной и почти четыре килограмма весом. Прыгает себе и резвится в ледяных струях порожистых рек. И, ко всеобщему неудовольствию, неуклонно вымирает. «Конрана» — ее латинское название. Быть может, кто-то из конструкторов летающих кораблей был родом из тех мест. Или принял близко к сердцу драму лягушиного племени. А может быть, ломал-ломал голову, как бы поименовать новое транспортное средство, а потом открыл словарь прыгающих видов и ткнул пальцем наугад.

В самом деле, «конрана» даже со стороны напоминала собой громадную лягву, присевшую перед прыжком на мускулистые лапы, которые лапами, однако, также не являлись, а были мощными атмосферными гравигенераторами. Вначале мы должны были покрыть шестьсот километров до Бордо, затем ожидались Брест и Лимерик. В Лимерике я выходил, а «конрана» должна была ускакать в Эдинбург и дальше по своим делам. Такой вот предполагался маршрут.

Я пересек поросшее короткой жесткой травкой поле, вошел в прозрачный стакан лифта и поднялся на верхнюю палубу. Где-то играла музыка, в атмосфере витали аппетитные ароматы из ресторана, а над головой, слегка притушенное прозрачной крышей, светило утреннее солнышко. Я нашел свободное кресло под сплетенными лианами, в которых копошились какие-то ручные и довольно наглые птицы. Устроился поудобнее, задумался…

В общем, большую часть пути я проспал. А когда открыл глаза, транспорт уже миновал хобот Корнуолла и бесшумно несся над серыми водами Кельтского моря.

Пока я зевал, потягивался и массировал лицо, «конрана» пробила тяжелые тучи и снизилась над Ирландией, которая сверху выглядела довольно мрачно. Металлической лужицей блеснула река Шэннон. Воздушный корабль неощутимо сбросил скорость и нырнул навстречу белым башням Лимерика.

После испанской жары здесь было довольно прохладно. В воздухе плясала мелкая морось. Я поднял воротник и ступил на влажные плиты аэропорта.

Встречающих на посадочном поле было немного, от силы десятка полтора. Все в дождевиках, с надвинутыми капюшонами, некоторые даже с зонтиками. Тетя Оля, в просторном ядовито-зеленом комбинезоне и со вспушенными платиновыми волосами, в этом блеклом окружении выглядела гигантским экзотическим одуванчиком.