Осознав это, я лишь укрепилась в мысли, что не все ладно в Комптон-Верни. Я написала об этом Роберту, но он мне, разумеется, не поверил, а только посмеялся над моими «деревенскими предрассудками» и заявил, что у меня «разыгралось воображение», которое мне лучше держать «на коротком поводке» или же «обуздать, как норовистую лошадь».

Он прислал мне специи, которыми нужно было посыпать еду, чтобы она лучше усваивалась и казалась вкуснее, но от них мне становилось еще хуже, поэтому, когда он прислал очередной мешочек с этими пряностями, я бросила его в ров с водой. Кроме того, Роберт в своем письме указал мне на тот факт, что Пирто, которая ела то же самое, что и я, нередко даже из одной и той же тарелки, чувствовала себя отменно, равно как и все остальные жители дома, делившие со мной трапезу всякий раз, как я спускалась в большую залу, дабы почтить присутствующих своим вниманием и отужинать вместе со всеми. Мне одной было плохо, а значит, я шла на поводу у своего воображения, которое вечно приписывало окружающим «недобрые намерения» и заставляло меня видеть «зло и предательство на каждом шагу и виноватить ни в чем не повинных людей во всех смертных грехах».

Мой супруг уверял, что сэр Ричард Верни – один из самых добрых и сердечных людей, встречавшихся на его жизненном пути, «готовый рыдать, как девица, при виде бродячей собаки, которую переехала карета», что он «очень чувствительный мужчина». Но я не верила ему. Глядя на Ричарда Верни, я и представить себе не могла, чтобы он лил слезы над мертвым псом. Я вообще не могла представить слезы на этом холеном лице, даже если бы на его глазах трагически погибла его жена или дочь! А еще я знала наверняка, что он травит меня, в этом не было никаких сомнений! Все относились ко мне, как к ребенку, а то и как к сумасшедшей, никто не хотел верить мне – меня и слушали-то вполуха, не воспринимали всерьез, полагая, что я несу какую-то нелепицу, что все мои россказни – плод моего больного воображения. Но я-то знала правду: меня травили, отчаянно пытались убить! Иначе почему же еще любое блюдо, которое я ела в Комптон-Верни, рвалось наружу и от него у меня ныл кишечник и болела грудь? При этом стоило мне поесть где-то в другом месте – и мой желудок с легкостью переваривал всю предложенную ему пищу, которая не причиняла ему никакого вреда. И все же никто не верил мне, все считали, что я выжила из ума или серьезно больна. Все окружающие устали от моих чудачеств, причиной которых была тоска по мужу. Несколько дней я так переживала из-за своего одиночества, что пролежала все это время в постели, прижавшись к Кастард и Оникс, и мои горькие слезы сбегали по щекам прямо на их мягкую шерсть.

У меня хватило ума понять, что моя смерть должна была послужить высокой цели и кое-кто видел в ней немалую выгоду для себя. Умри я от смертельного недуга, Роберт избавился бы наконец от плодов своей давней ошибки. Для него моя кончина стала бы началом свободной жизни, в которой я ему отказала, не дав развода. Так он поставил бы точку в этой истории, избежав позорного скандала, – ведь тогда мой муж просто стал бы безутешным вдовцом. Но он недолго соблюдал бы траур по мне, затем вновь надел бы свои пурпурно-золотые одежды, разукрашенные павлиньими перьями, и бросился бы свататься к своей высокородной возлюбленной. Рано или поздно, но он получил бы столь желанную корону, а я бы спала в это время вечным сном, и мои кости гнили бы в мраморной гробнице.

Совсем отчаявшись, я послала в Лондон за лекарем, который за очень нескромную плату привез мне рог единорога – единственное действенное средство от отравлений. Одни говорили, что его нужно просто окунать в еду или питье, которое могло быть отравлено, и тогда яд не причинит никакого вреда, другие считали, что нужно истолочь драгоценный рог в порошок и принимать его перед трапезой.

Но во время следующего своего визита Роберт поймал меня с этим целительным средством и отнял его у меня, назвав легковерной дурой. Как оказалось, все в Лондоне знали, что шарлатаны, подобные найденному мною лекарю, вытягивали из всякого дурачья огромные деньги и тратить их на такую ерунду – все равно что выбросить их в Темзу. Пыталась ли я погрузить рог в холодную воду, чтобы проверить, закипит ли она? Пыталась ли скормить отравленную еду голубю и исцелить его силой волшебного рога? Пыталась ли кончиком рога изобразить круг и посмотреть, сумеет ли паук переползти через нарисованную линию? Пыталась ли опустить рог в наполненный водой котелок с тремя живыми скорпионами, которые должны умереть в случае, если он настоящий? Я лишь качала головой, признавая, что ни разу не проверила действенность этого рога, мне привезли его лишь за несколько дней до его приезда, и я только пыталась очистить с его помощью еду и питье, которые мне подавали, и принимала изготовленный из него порошок. Затем я осмелилась задать мужу вопрос, засевший у меня в голове: не утонут ли скорпионы в воде? И вообще, как можно знать наверняка, что их убила именно магическая сила рога? Роберт вздохнул, закатив глаза, и тихонько помолился Господу Богу, чтобы тот дал ему терпение.

– Отдай мне его! – велел он и забрал драгоценное средство, «пока жители особняка не уверились в том, что он женился на деревенской ослице».

Чуть позже до меня дошли слухи, что он преклонил колени перед королевой и преподнес ей в дар рог единорога, водрузив его на пурпурную бархатную подушку. Он должен был защищать «драгоценную и любимую всеми» владычицу Англии от «лжецов и злодеев», которые могут осмелиться попытаться отравить ее. Я все думала, отдал он ей мой рог или же вдохновился моим примером и купил ей другой, в подлинности которого у него не было никаких сомнений?

Через несколько недель он приехал опять; как и в прошлый раз, он привез с собой мрачную и угрюмую свиту и друзей. Снова с ним прибыли тот французский повар и целая повозка, набитая продуктами и заморскими пряностями. И снова он закрылся вместе с этими джентльменами и шлюхами, спешно вызванными из местного трактира. Они ехали с охоты – я слышала запах жареной дичи, исходивший от огромного стола, дымившегося горячими блюдами и благоухающего специями. Все эти ароматы достигали моих покоев и манили меня в большой зал, тянули вниз незримой рукой. От этих бесподобных запахов у меня заурчало в животе, а рот наполнился слюной. Зная, что эта еда чиста, что ее не могли отравить, так как она была предназначена для моего мужа и его друзей, я сошла вниз и обнаружила роскошный стол, ломившийся от блюд с дичью. Я ела руками, отрывая куски дымящегося мяса, обжигающего руки, и заталкивала их в рот, пока не насытилась.

За этим занятием меня и застали Роберт и его друзья – по моему лицу и распущенным волосам стекал жир, а щеки раздулись от еды, которую я жадно запихивала в рот. Мои руки были красны от ожогов, я сжимала в одной руке последний кусок дичи. Роберт бросился ко мне и отвесил такую тяжелую пощечину, что мясо, которое я жевала в тот момент, вывалилось изо рта и я упала на блюда с яствами, измазав свое платье. Он схватил меня за волосы и поволок из комнаты, снова и снова награждая увесистыми тумаками на ходу, затем вышвырнул в коридор и велел подняться к себе. Все мужчины со смехом наблюдали за тем, как их друг выдворяет опозорившую его жену.

– Роберт женился на неотесанной деревенской девке, манер не скроешь! – гогоча, произнес один из них, изрядно повеселив всех присутствующих.