Киян встала. Ее узенькое, лисье личико исказила хищная гримаса. Пальцы скрючились, точно когти, грудь выпятилась, как у бойцового петуха. Сердце Оты согрело чувство, весьма похожее на гордость.

— Если бы ты отдал им Даната и Эю, я бы зарезала тебя во сне, — сказала она.

— Но ведь Баласар-тя этого не знает. — Синдзя пожал плечами и перевел взгляд на огонь. Он не мог смотреть ей в глаза. — Он ждет от меня доклада, и я ему все расскажу. Все, что вы захотите.

— Боги! — глаза Киян все еще горели. — Ты хоть кому-то остался верен?

Синдзя улыбнулся, но Оте показалось, что в глубине его темных глаз прячется грусть.

— Да. Но она полюбила другого.

Семай смущенно кашлянул. Ота поднял руки.

— Довольно, — сказал он. — У нас нет на это времени. Быть может, у нас остался всего день, чтобы приготовиться. Маати, готовь свое пленение. Семай тебе поможет. Киян. Лиат. Вы сумели поселить в подземельях два города и разделить на всех припасы. Теперь попробуйте их всех вооружить и постарайтесь, чтобы людей не охватила паника.

Ота прочел в глазах Киян вопрос, но ничего не ответил. У них не было повода доверять Синдзе. Он просто решил рискнуть.

Слуги принесли карты города, южных предместий, гор и шахт на севере. У Мати не было укреплений, чтобы выдержать осаду. Не было крепостных стен или рва, чтобы задержать врага. Единственная преграда, река, уже замерзла, и гальты легко перейдут ее по льду. Настоящий бой должен был развернуться на улицах города, в подземельях, на башнях. Они сидели за планами до поздней ночи. К ним присоединились хай Сетани, Ашуа Радаани, кузнец Сая. Киян приходила и уходила снова, чтобы объяснить людям, что нужно делать. Если Синдзя и стыдился своего поступка, то ничем этого не выдал. Для каждого у него находился дельный совет. К утру даже хай Сетани покорно умолкал, если его прерывал наемник. Ота снова подумал, что хай сильно изменился.

На крайний случай у них оставалась шахта в северных горах. В ней могли укрыться несколько человек. Эя, Данат, Найит. Поэты, если у них не выйдет пленение. Во время сражения беглецы выбрались бы через потайной ход и сели в повозку, запряженную быстроногими лошадьми. Ота даже не подумал, что может уехать с ними, а Синдзя ни о чем его не спросил.

После совета Ота заглянул к детям. Данат и Эя крепко спали. Затем он зашел в библиотеку, где Семай и Маати спорили о тонкостях грамматики, столь туманных, что он так и не смог в них разобраться. Когда Ота наконец вернулся к себе, ночная свеча уже коптила и плевалась воском. Некоторое время Киян молча сидела рядом. Он ласково провел по ее щеке костяшками пальцев.

— Ты веришь Синдзе? — спросил он.

— Чему именно?

— Что этот Джайс и правда считает андатов слишком опасными? На самом деле хочет их уничтожить, казнить поэтов?.. Я не знаю, что и подумать.

— Если он требует спалить библиотеку, тогда — может быть. Вряд ли он стал бы жечь книги и свитки, если бы хотел пленить новых андатов.

Ота кивнул и лег на спину, посмотрел вверх, на темный, как безлунное небо, потолок.

— Мне кажется, он прав.

Она поцеловала его, провела его руками по своему телу. Ота думал, что слишком устал для любви, но понял, что это не так. Потом Киян лежала рядом, чертя пальцем по татуировке, которую он приобрел, когда поселился на островах в одной из своих прошлых жизней. Странно, но перед сражением Ота уснул крепким, спокойным сном.

Он проснулся один. Позвал слуг, в чьи обязанности входило купать и одевать хая. Или новоявленного Императора. Ота выбрал черное, расшитое алыми нитями одеяние из навощенного шелка с подкладкой из толстой шерсти. Цвета вполне подходили для войны, а плотная ткань спасала тело от холода. Минуя одну гигантскую галерею за другой, он поднялся на поверхность, к свету. Он видел и придворных Сетани и Мати, и простых рабочих, которые перевозили на широких тележках камни, сваливая их у входов в подземелья. Торговцев и посыльных. Разносчиков и нищих. Город.

Над Мати нависло молочно-серое небо, просторное, пустое, словно чистый лист. Вороны переговаривались друг с дружкой спокойно и рассудительно, как судьи из предместий. Великие башни уходили в высь. Из небесных дверей струйками тянулся дым. Там, наверху, люди жгли дрова и уголь, чтобы согреться перед битвой. Ота остановился на ступенях дворца. Холод леденил ему щеки, кусал нос и уши. Вокруг пахло дымом и первым снегом. На башнях загудели колокола. Далекие, но все же отчетливые, точно голоса призраков. Желтые стяги развернулись и затрепетали на ветру, как последние листья, которые чудом удержались на огромных каменных деревьях.

К Мати подошло гальтское воинство.

Крупинки снега бесшумно летели из облаков. Баласар стоял на вершине холмистой гряды к югу от города. Складки его кожаного плаща покрылись изморозью, снег падал на плечи и не таял. Впереди высились каменные башни. Они казались ближе, чем на самом деле, и реальней, чем затянутые серой пеленой горы за ними. Вражеская армия не вышла ему навстречу, шагая по щиколотку в снегу, и даже горстка утхайемцев не замарала снежную белизну пространства, отделявшего Баласара от Мати. Позади него люди теснились вокруг паровых телег, жались поближе к печам, которые Баласар приказал открыть. У лекарей уже прибавилось работы: от мороза пострадали многие. Без оружия и доспехов не остался никто. А Баласар не забыл упомянуть о теплых подземных банях и припасах, которых, как он предполагал, хватило бы двум городам до весны.

Над вершинами башен и городских крыш поднимался дым. Колыхались желтые знамена. Баласар услышал за спиной топот копыт, обернулся и увидел Юстина на гнедой кобыле. Грудь лошади густо облепил снег, и от этого казалось, будто у нее выросли перья. Баласар поднял руку. Юстин подскакал к нему, остановился и отдал честь.

— Я готов, генерал. Со мной вызвались добровольцы. Сотня. С вашего позволения.

— Разумеется. — Баласар снова посмотрел на башни. — Ты и правда считаешь, они так поступят? Убегут на север, попробуют укрыться в предместье?

— А мы будем их поджидать. Может, я ошибаюсь, генерал. Но лучше сейчас побеспокоиться, чем потом устраивать всю зиму облавы. Особенно если этот холод — лишь начало.

Баласар покачал головой. Он не верил, что хай Мати, которого описал Синдзя, ударится в бега. Такой человек мог схитрить, устроить засаду, приказать лучникам, чтобы стреляли по лошадям. А вот бежать — ни за что. Зато улизнуть могли поэты. Или же хай отошлет детей из города, если уже так не сделал. Туда могли устремиться и беженцы. Юстин был прав, что решил их перехватить. Баласару очень хотелось, чтобы Юстин был рядом в последнем сражении. Из тех, кто прошел с ним пустыню, больше никто не выжил. При мысли, что его последний друг уезжает, он почувствовал суеверный ужас.

— Генерал?

— Будь осторожен, — сказал Баласар.

Пропела труба, и он снова повернулся к городу. На белом поле явно что-то маячило. Черная точка. Одинокий всадник, покинувший Мати.