Такой поворот в благополучной карьере не был случайным. Его предопределила опала, в которую Асанбай Аскарович попал в начале 80-х, возглавляя в то время партийную организацию Алма-Атинской области. Тогда Кунаев перенес тяжелый инфаркт, и прогноз врачей был самым неблагоприятным. Аскаров позволил себе преждевременно намекнуть о своих претензиях на «престол». Этого Кунаев ему не простил.

Следствие по делу набирало обороты, и становилось очевидным, что вырисовывается основная группа взяточников из руководящих работников партийных органов области. Вместе с тем мы все больше убеждались, что наши республиканские коллеги делают все возможное, чтобы не выпускать ситуацию из-под своего контроля. Благо обстановка для них складывалась благоприятная. Из-за моих забот по делу Караваева и фактически постоянного пребывания в Москве первую скрипку на этом этапе расследования играли они сами.

Показаний Бекжанова для ареста Аскарова было недостаточно, но следствие располагало многочисленными показаниями о так называемых «трех его кошельках». Фамилию первого я опущу, так как вина его доказана не была и к уголовной ответственности он не привлекался, а вот второй – заведующий отделом торгово-финансовых органов обкома Комекбаев – и третий – заведующий отделом науки и учебных заведений Ахметов – надежды следствия оправдали. Заслуги в их разоблачении принадлежат Мызникову, следователям группы Сидоренко, Гаврилову и Нестерюку. Они же вышли на Аскарова еще через одного из его приближенных – первого секретаря Кызылкумского райкома партии Аргинбекова. В прошлом он возглавлял Чимкентское пассажирское автоуправление, был дружен с Караваевым и получением взяток баловался давно. Материалов для ареста Аскарова стало более чем достаточно.

В то время я неоднократно встречался с Колбиным и видел его заинтересованность в выявлении фактов коррупции и взяточничества в республике. Сегодня в Казахстане есть лица, и довольно влиятельные, которые имеют собственное суждение о событиях тех лет. Соединив декабрьские события с арестами сановных чиновников, они выдают это чуть ли не как заранее спланированные и осуществленные центром репрессии против казахского народа на его пути к подлинной демократии.

Это не так! И ЦК, и Колбина, конечно, интересовало, как сложилась и функционирует в республике система казнокрадства и взяточничества, кто спровоцировал молодежь на открытое неповиновение властям. Но это не было самоцелью многочисленных (в основном местных) следственных групп, работавших в тот период. Народ возмущала безнаказанность высокорангированных руководителей.

О предстоящем аресте Аскарова Колбина проинформировали я и Елемисов. Через некоторое время узнали, что он разговаривал с Горбачевым и генсек ответил: «Пусть товарищи действуют по закону».

17 апреля 1987 года Колбин совершил поездку в Чимкентскую область. По традиции его встречал и неотлучно находился рядом Мырзашев. Сопровождающие отметили явно бросающееся в глаза странное поведение первого. Мырзашев был растерян, на вопросы отвечал невпопад. Когда его спросили, что случилось, бросил коротко: «Плохо себя чувствую». На следующий день утром он повесился в туалете собственной квартиры. Некролог, подписанный Горбачевым и другими членами политбюро, лживо информировал советский народ о том, что очередной «верный сын партии» почил в бозе.

«18 апреля 1987 года скоропостижно скончался кандидат в члены ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР, Герой Социалистического Труда, первый секретарь Чимкентского обкома Компартии Казахстана Рысбек Мырзашев»[56].

Что же заставило этого человека принять роковое решение? Собственные грехи были известны ему как никому другому. Видимо, полученную от нас информацию о ходе следствия он проанализировал по-своему, дорисовал логическими умозаключениями и психологического перенапряжения, в которое сам себя вогнал, не выдержал.

Не желая повторения такого рода сюрпризов, к аресту Аскарова готовились тщательно. Нам хватало тех неприятностей, которые в избытке были у Гдляна, когда после очередного самоубийства в Узбекистане нагнетались страсти о бесчеловечности и жестокости представителей центра. Аскарова решили брать на улице, но он упорно отсиживался дома.

До этого Колбин в моем присутствии дал указание председателю КГБ Мирошнику оказывать нам любую помощь по делу, но довольно скоро я и Аслаханов убедились, что нас, мягко говоря, водят за нос. Местные гэбисты не только не имели намерений помочь нам в аресте, но и, как мы поняли, скрывали задокументированную ими информацию о местах сокрытия ценностей, принадлежавших Аскарову, и это несмотря на то, что они плотно опекали его в течение длительного времени.

Тогда и было принято решение действовать на свой страх и риск. Вечером в гостинице, переодевшись в спортивную одежду, я и Аслаханов двинулись к дому Аскарова. Мы решили лично осмотреть место расположения подъезда его квартиры и произвести арест самым примитивным, десятки раз описанным в детективах и показанным в кинофильмах способом.

Служба наружного наблюдения засекла мой вход и выход из подъезда, но с укромным местом, где ждал Аслаханов, грубо прокололась. Мы столкнулись, как говорят, нос к носу, и растерянность наших коллег была так велика, что они через несколько минут засветили всю свою бригаду. Позже я спрашивал у Мирошника, кого они в нас заподозрили и какими кличками нарекли на следующий день в своих донесениях. Он отделался шутками. Обид на коллег, честно говоря, не было. Каждый делал свою работу.

На следующий день утром Аслаханов и начальник БХСС республики Сулейменов, взяв с собой сотрудницу БХСС, позвонили в квартиру Аскаровых. На вопрос «Кто там?» женщина ответила: «Вам правительственная телеграмма». Двери открыли. Аскаров отдыхал в спальне и ничего не успел сделать. Арест прошел просто и быстро. Начался длившийся несколько дней обыск его квартиры.

Минут через тридцать позвонил начальник 7-й службы КГБ и проинформировал, что Аскарова выкрали и увезли на автомашине с номерами Совета министров в неизвестном направлении.

– Аскаров сидит передо мной и дает показания, – сообщил я ему. – Так и доложите своему руководству.

Поместили Асанбая Аскаровича в следственный изолятор КГБ, но уже через день, когда он сослался на плохое самочувствие, не проинформировав нас, его срочно перевели на лечение в военный госпиталь. В течение десяти наиболее важных в таких ситуациях дней мы были лишены возможности допрашивать матерого взяточника. Но это так, к слову. Все могло быть и случайным стечением обстоятельств.

Поведение Аскарова в дальнейшем было непоследовательным. Он признавал отдельные факты получения им взяток, а потом отказывался от своих показаний. Очень охотно и подробно описывал в заявлениях нравы, царившие в верхних эшелонах власти.

Для нас же главным были результаты обысков у Аскарова, ибо при их проведении мы обнаружили и изъяли именно те предметы взяток, о которых задолго до этого рассказывал Бекжанов.

Из заявления Аскарова на имя М. С. Горбачева от 20 июня 1987 года: «Уважаемый, Михаил Сергеевич, горько сожалею, что не набрался мужества написать это заявление Вам, когда был решен вопрос об освобождении меня от должности. Вот уже три месяца, как я арестован и обвиняюсь в получении взяток. К глубокому сожалению, все, в чем меня обвиняют, правда. Я получал взятки, исчисляемые сотнями тысяч рублей. После очных ставок и предъявленных нам материалов я сразу понял, что впереди безысходность…»