— Вот именно, — сказал я и стащил трусы. — Дядя Миша, батин нож не бросайте, лад-но?

…Железобетон под кафелем оказался прочнейшим, с наполнителем из стальной стружки. В нынешние времена из такого возводят только стены денежных хранилищ в солидных банках. Я продирался сквозь него наугад, как сквозь терновые кусты или антарктический буран, и конца-краю этой муке не было. Поэтому, когда впереди наконец за-брезжил мутный свет, сообщающий о пустоте, я был жутко сердит. И выскочил наружу с сильным желанием учинить какое-нибудь хулиганство. Например, расколотить фарфоровый сервиз персон на двенадцать. Или начистить кому-нибудь табло.

Не иначе богини-заступницы комбинаторов Кривая да Нелёгкая следили сегодня за мною, выполняя любые капризы своего любимчика.

В помещении с множеством дверей, напоминающем холл жилищной конторы, меня поджидали граждане, чьи физиономии давно нуждались в профилактической полировке. Дядя Улугбек и его брат Искандер. Оба без одежды, по-обезьяньи приземистые, густо за-росшие красноватым вьющимся волосом. У Искандера из головы росли два коротких толстых рога, плавно загнутых вперёд. Рога заканчивались гранёными прозрачными наконечниками, от которых прыскали весёлые зайчики.

Косая царапина на лбу дяди Улугбека разошлась, превратившись в широкую пасть, полную тонких бурых зубов — разной длины и беспорядочно изогнутых, словно ржавые гвозди. Пасть была суха, в её глубине что-то тускло светилось. То мертвенно-зелёное, то огненно-багровое.

Кажется, подумал я, мне посчастливилось встретить настоящих дэвов. Правда, мелковатых. Бескормица нынче в Средней Азии, что ли?

— А, так это же наш артист! — недобро обрадовался Улугбек. Пасть во лбу оставалась открытой, говорил он, как и прежде, человеческими устами. — Червовещатель без собачки. И опять почему-то голый. Я понять не могу, дорогой, ты нудист что ли? Или этот самый?.. Гей?

— Сам ты гей, — сквозь зубы прошипел я. — Тоннель вы замкнули?

— Мы дорогой, мы! Любим смотреть, как хомячки в колесе бегают.

— Посмотрели, расплатитесь. — Я согнулся пополам, упёрся руками в пол, а затем прыгнул.

Приземлился я уже в образе паучка Ананси — чудовища, напоминающего гибрид плотоядного трилобита с гигантским крабом.

Братья-монстры были сильны и проворны. Зубы в чудовищной пасти Улугбека оказались остры. Алмазные рога Искандера могли сокрушать дубы, а возможно, целые царства. Но они всё равно ничего не значили против распрямившейся пружины моего тела, против моего гибельного азарта. Я буквально растоптал дэвов. Когда всё закончилось — слишком быстро! — в передних конечностях у меня были зажаты рога Искандера, отсечённые под корень. Улугбек выглядел как огромное колесо после аварии: колени вывернуты в обратную сторону, а ступни глубоко вбиты в пасть на лбу. Не подумайте, что я намерен-но удовлетворял его любовь к замкнутым геометрическим телам. Просто так получилось.

Адреналин всё ещё кипятил кровь, под хитиновым панцирем завивались спирали раскалённой стальной стружки — той, что наполняла стену. Не выпуская из лап алмазных рогов, я заметался по помещению. Я бился в запертые двери, и они распахивались. Но ни за одним я не находил знакомого коридора. Мне открывались то разорённые лаборатории, то маленькие производственные участки с бетонными постаментами, из которых торчали болты — всё, что осталось от стоящих когда-то станков. Лишь одну дверь я одолеть не су-мел. Толстый стальной овал, врезанный в гранитную плиту. На анодированной поверхности двери висела табличка с гравировкой: «Машинный зал».

Я прыгнул к дяде Улугбеку, приставил отломанные рога Искандера к уголкам налитых кровью глаз. Соорудил где-то под брюхом рот и зашипел:

— Открывай коридор, дорогой. Как друга прошу.

— От… со… си…

— Дерзко. Тогда считаю до двух. Раз!

Я надавил на один из рогов. Глаз лопнул, из него потекло как из перезрелой сливы. Улугбек завыл.

— Два?

— Сто… стой!.. Секунду… Готово.

Обернувшись, я увидел вместо одной из лабораторий знакомые кафельные стены и наклонный пол.

— Благодарю за сотрудничество, — прошипел я и заревел во всю нечеловеческую глотку: — Дядя Миша! Жерар! Давайте сюда!

* * *

Король ушёл и унёс с собой торжествующий ритм «Hound Dog».

Сглатывая слёзы, Марк на коленях подполз к Годову. Тот не двигался. Под грудной клеткой, сухой и твёрдой словно бок деревянной бочки, царила тишина. Фишер достал из кармана зерцало Макоши и поднёс стекло к губам, чтобы определить, есть ли дыхание. Секунды шли, превращались в минуты, но стекло оставалось чистым.

Годов был мёртв, теперь уже окончательно и бесповоротно.

И тогда Марк, повинуясь какому-то подсознательному порыву, развёл пальцами сомкнутые пергаментные веки. А потом переместил зерцало к закатившемуся, густо опутанному сетью багровых капилляров глазу. Глазное яблоко в тот же миг провернулось. Расширенный зрачок уставился в серебряные глубины ведьмачьего стекла.

Годов выгнулся и заскрёб по полу подошвами и пальцами рук.

* * *

Они появились через минуту. Жерар выскочил первый. В зубах он тащил свёрток с моей одеждой. Дядя Миша отстал от терьера прилично. А если сравнить длины их ног, то совершенно неприлично.

— А-а-а! — выплюнув пакет, который был едва ли не больше его самого, заорал бес. — Кто здесь?! Владимир Васильевич, это вы?

— Нет, это не он, — сказал я и начал обратную трансформацию.

Возвращаться в человеческий вид оказалось неимоверно трудно. Сила и дикость паучка Ананси пьянили покруче неразбавленного спирта. Хотелось навсегда остаться таким — непобедимым и почти всемогущим. Наконец-то до меня дошло, почему отец так сильно любит этот облик, казавшийся мне уродским. Сейчас я осознал — он восхитителен.

Стократ прекраснее, чем жалкое тельце, в котором приходится прозябать Павлу Дезире.

— Чувачок, обещай больше так не пугать!

Я отмахнулся, понимая, что давать такое обещание — всё равно, что клясться никогда не заниматься сексом.

— А кто эти красавцы? — с интересом тявкнул Жерар. — Пещерные троглодиты? Или качки, перебравшие андрогенов? От тестостерона волосня по телу растёт только в путь!

— Может, одичавшие без военных заказов советские инженеры? — предположил Конёк-Горбунок. Вошёл он, когда я корчился в муках обратной трансформации.

— Кончайте прикалываться, — сказал я, прекратив ощупывать свои слабенькие мышцы и тонкую кожу. А ведь когда-то считал себя атлетом, дурачок. — Неужто не узнаёте? Крендель, иллюстрирующий выражение «в рот мне ноги», — дядя Улугбек. Второй — его брат Искандер зуль-Карнайн, что значит Двурогий. Правда, рога ему пришлось обломать.

— Быковал? — спросил Жерар.

— Да вообще! Устроил, блин, родео.

— А где Сулейман Маймунович? — поинтересовался дядя Миша.