В ночь перед судилищем молился Киприан особенно истово. Вплоть до рассвета стоял коленопреклоненно перед соломенным крестом до тех самых пор, покуда не осветился тот пурпурным, словно кровь, светом. И дикая горлица в тот же миг вспорхнула на единственное оконце. Прокурлыкала приветственно. Черной бусинкой глаза внимательно глядела на Киприана.

– Боже, Всемогущий Родителю Христа и Творче мира, и Ты, Христе, Создателю человека, которого Ты любишь и которому не даешь погибнуть! – молил епископ, кланяясь и горлице, и кресту в багрянце. – Вот пред Тобою Киприан, которого, оскверненного ядом змеиным, Ты, Всеблагой, по милости Твоей очистил от многоразличных злодейств и повелеваешь уже быть Твоим, Киприан – новый вместо прежнего, и не виновный, не злодей, каким был прежде. Если Ты очистил Твоею благодатью скверное мое сердце, то посети теперь и сию мрачную темницу, рассеяв мрак: исторгни из темницы тела и уз мира сию душу, да будет мне дано пролить кровь и быть закланным для Тебя; пусть снисхождение не овладеет свирепым судиею, пусть злоба тирана не знает пощады, пусть не отнимают славу. Даруй также, дабы никто из Твоего стада, которым я управлял, не оказался слабым, дабы никто из Твоих не пал под бременем казни и не поколебался; дабы я возвратил Тебе полное число находящихся в стаде и уплатил долг.

Форум разместился на пересечении главных городских улиц, одна из которых вела от Восточных ворот, другая – от врат Херувимских, а третья уводила к императорскому дворцу. Против триумфальной арки на устремленной ввысь фиванской колонне – бронзовая фигура великого понтифика и императора Тиберия, стройного и поджарого. Старые мозаики из разноцветной морской гальки под ногами – у арки. Стража из преторианцев в начищенной до рыбьего блеска чешуе доспехов, в бронзовых италийских шлемах с гребнями винного цвета, с лицами, обветренными в походах, безучастными, суровыми. Да только и они провожали христиан глазами, в которых читалось сочувствие и удивление.

То ли по причине воскресного дня, то ли из-за жары или вовсе по причине отсутствия интереса к христианским судилищам со стороны простого люда народа на форуме собралось немного. Клариссим со своей многочисленной свитой: приживалами, подавальщицами, советниками, учетчиками, евнухами, охраной и даже несколькими наложницами подросткового возраста. Несколько почетных граждан преклонных лет, коих по причине старческого маразма и потери политической ориентации только и звали, что на Олимпийские ристалища да на судилища христиан. С десяток членов городского совета, которые не успели уехать в свои загородные имения и теперь были обречены скучать на нудных судебных разбирательствах. Само собой, квесторы, претор, магистраты, в чьи прямые обязанности, собственно, и входили сегодняшние слушания. Обликом более похожий на мясника из соседней лавки, облокотился на походную столешницу спекулятор[127]. Лицо его было сокрыто под бронзовым шлемом. Но глаза просверливали каждого из входящих, измеряя их тела на свой манер истязателя: по весу, длине рук и шеи, ширине щиколоток и запястий. Тут же, на столешнице, и всевозможный инструмент для пыток расположился в безупречном солдатском порядке: заточенные до бритвенного звона ножи различной длины и ширины лезвий, кнуты сыромятной кожи со свинцовыми бусинами о концах, крюки для раздирания челюстей и выламывания ребер, целый арсенал дубовых клиньев, какие обычно забивают под ногти, да такой же арсенал клещей, чтобы кромсать ими суставы и кости. Один вид этих приспособлений для истязания человеческой плоти, как правило, приводил преступную душу в трепет. Иные и сознание теряли. И сознавались во всем.

Коварство судилища заключалось еще и в том, чтобы допрашивать подозреваемых, а если потребуется, то и истязать их на глазах ближайшей родни. Потому-то на отдельной скамье, ближайшей к палачу, разместили Клеодонию со служанкою Ашпет и епископову мать, что еще недавно была безумной, а ныне неотрывно взирала на сына воспаленными от слез глазами.

От триумфальной арки до перистилиума, ограниченного со всех сторон колоннами, шли Киприан с Иустиною в окружении солдат, под любопытными взглядами свободных горожан, почти до бронзовой фигуры Тихе Антиохийской, охраняющей покой и мирную жизнь обывателя. Легкий ветерок носил по мостовым лепестки увядших роз, возложенных Тихе на прошлой неделе. Назойливо пели мухи, привлеченные потом разгоряченной толпы.

Клариссим тем временем обсуждал с претором, сухоньким старичком с отвислой кожей на руках и на шее, остроумие императора Траяна, который на этом же самом месте повелел казнить пятерых христианок, а прах их смешать с бронзой и отлить пять статуй, и по сей день стоящих в общественных термах в десяти минутах ходьбы отсюда.

– Ты сам посмотри. Ведь Траян де-факто стал богом! – восхищенно восклицал клариссим. – Помнишь, что ответили эти женщины, когда император спросил о надежде, которая поддерживает их в минуту смерти?

– Как не помнить, – отвечал старец. – Они ответили, что воскреснут к новой жизни в новых телах! Вот ведь глупость какая!

– Стало быть, Траян исполнил их просьбу! И даровал их праху вечную жизнь в бронзе! – хлопнул ладонью по ляжке клариссим, заливаясь заразительным громким смехом. Ему, коротко повизгивая, вторил претор. Глядя на них, улыбались и остальные. И даже чугунные губищи спекулятора изобразили некое подобие улыбки.

Христиан между тем подвели к магистратам. Минуту назад солнце еще только вздымалось над форумом, пряталось за зданиями и колоннами. Но вот взошло, позлатив и христиан, и солдат, и столбы пыли из-под их ног золотым, царственным каким-то свечением.

– Как зовут вас? – спросил претор, соблюдая обычай римского права. – Назовите ваши имена.

– Я – христианин, – молвил Киприан.

– А я – христианка, – вторила вслед Иустина.

Старец поморщился. Но тут же расплылся в улыбке, обнажившей его желтые редкие зубы.

– Это имя не принесет вам ни малейшей пользы. Назовите имена, данные от матерей ваших.

– Говорю тебе вновь: мы христиане. А имена при помазании нашем Иустина и Киприан.

– Да кто не знает ваших имен?! – вступился тут же клариссим. – Известные фамилии. Почтенные отцы ваши прославили великую Антиохию благими деяниями своими. Стоит ли осквернять их героическую память? Так не поступают благодарные дочери и сыновья. Скажу вам совершенно искренне. Мы могли бы прямо сейчас закончить это разбирательство в вашу пользу. В конце концов, все люди ошибаются. Особенно по молодости лет. Забудем все ваши прегрешения. И разойдемся по своим делам. Смотрите, какой чудесный день! Стоит ли его омрачать? Верно говорю, граждане антиохийцы?

Слова клариссима отозвались одобрительным гулом толпы и даже жидкими аплодисментами.

– Чего хотите от нас? – спросил Киприан, сердцем предчувствуя, что запрошенное окажется неисполнимым.

– Послушай меня. Сущий пустяк. Принесите жертву богам, если хотите быть почтены от государей и стать нашими друзьями. Отстав от неистовых безбожных мыслей, которые вас обманывают и могут более повредить, нежели принести вам пользу, – закатывая то и дело глаза, продолжил претор, – пожелайте быть послушны нашим увещательным словам, приступить к богам и принести жертву, почтить самодержцев и насладиться всякими их дарами.