Раиса Горбачева с особым энтузиазмом поддержала антиалкогольную кампанию. А вот мать Горбачева – напротив. Когда он в очередной раз приехал погостить к ней в Привольное, она решила снова “повоспитывать” его, как в детстве. Накрыла на стол – выставила всевозможные блюда и напитки, но из алкоголя не было ничего. “Мама, – упрекнул ее сын, – а что же ты? Хотя бы бутылочку вина поставила бы”. Она посмотрела ему в глаза и сказала: “Ты знаешь, Миша, кто-то в стране придумал этого не делать. Так вот, я хочу тебе сказать, что это очень плохо. Свадьбы играют – и все ругаются в твой адрес. День рождения – и все ругаются в твой адрес. И я ничего не поставлю, потому что завтра все будут говорить: значит, ему можно, его матери можно, а нам нельзя”[723].

Антиалкогольная кампания Горбачева не заладилась с самого начала, но и прочие его ранние нововведения оказались не намного успешнее – главным образом потому, что, как и та кампания, они не отличались особенной новизной.

5 апреля Горбачев вызвал к себе ближайших помощников, чтобы сообща выработать новый курс для партии и для страны. Те предложили, по сути, ряд туманных клише: Лукьянов – “качественно новый уровень партийной работы”, Болдин – “поднять авторитет членов партии”. Сам Горбачев предложил “начать новый и ответственный этап в развитии страны”. А Вадим Медведев использовал термин, которому предстояло стать одним из девизов первых двух лет горбачевского правления, – “ускорение”.

Медведев заговорил об ускорении “социально-экономического развития”[724]. А через три дня, на встрече с руководителями промышленных, сельскохозяйственных и строительных предприятий, Горбачев объявил курс на “ускорение научно-технического прогресса”[725]. Вскоре с тем же заявлением он отправился в Пролетарский район Москвы, где в течение двух дней встречался с местными партийными начальниками, обходил промышленные предприятия, осматривал жилые массивы, школы и больницы. Посетив главное “достояние” этого района – Автозавод имени Лихачева, – Горбачев заявил рабочим в цеху: “Сырье израсходовали, энергию израсходовали, труд и рабочее время израсходовали, а получили не то, что хотели. Жаловаться не на кого, товарищи. Надо спрашивать друг с друга. По-настоящему браться за это дело”[726]. Товарищи зааплодировали (возможно, даже вполне искренне), но они же сами потратили немало времени на то, чтобы скрыть истинный масштаб неразберихи, царившей на заводе. Как написал Черняев: “Говорят, опять же устроили (перед тем) потемкинские деревни”[727]. Побывал Горбачев и в гостях у “простого рабочего”, где на стол выставили обильные закуски, конфеты и прочие деликатесы. Болдин вспоминает, что дорога к главному входу в больницу была свежезаасфальтирована – “от нее еще поднимался пар, и пахло горячей смолой”. Пациентов в больничных палатах, куда заглянул Горбачев, изображали “здоровые, упитанные гэбэшники с короткими стрижками, которые горячо нахваливали медицинский персонал и больничную еду, но не могли толком объяснить, от чего именно их здесь лечат”[728].

Важным событием стал пленум ЦК, открывшийся 23 апреля. Позже Горбачев даже объявил его “прорывом”, потому что именно тогда он официально провозгласил курс на “ускорение социального и экономического развития”. В июне он уже хвастался, что вся страна приветствует его новый курс[729]. В первую очередь “ускорение” должно было коснуться науки и техники, особенно в самой важной отрасли – машиностроении. Ранее, в 1984 году, Горбачев и Рыжков выступали инициаторами пленума по данному вопросу, но Черненко его отменил. Как вспоминал Рыжков, готовясь к новому совещанию, назначенному на 11 июня 1985 года, они с Горбачевым “работали… на износ. Запирались в кабинете Горбачева, на обед порой не отлучались, сидели с утра до ночи, а вернее, ходили и даже ползали, поскольку множество материалов… не умещались на длиннющем столе: мы разложили их на полу…”[730] Но в итоге выступление Горбачева на этом пленуме тоже не явилось каким-то гласом с небес: он в очередной раз призвал “мобилизовать имеющиеся огромные резервы, концентрировать средства на генеральных направлениях научно-технического прогресса”[731].

Черняев делал из этого такие выводы: “Не думаю, что у Горбачева уже сложилась более или менее ясная концепция – как он будет выводить страну на уровень мировых стандартов. Прощупываются лишь отдельные признаки методологии”[732]. Не намного лучше оказалось столь старательно готовившееся и заранее разрекламированное обращение к XXVII съезду КПСС в феврале 1986 года. Слова Горбачева о том, что внешний мир “сложен, многогранен, динамичен, полон противоречий и сталкивающихся течений”, предвещали его более поздний разрыв с большевистским биполярным представлением о классовой борьбе, которое в итоге привело к холодной войне. Конечно, у него накопилось много острых и горьких слов о том политическом строе, что достался ему в наследство. Однако планы на будущее пока сводились к одному лишь “ускорению”[733]. Правда, он уже начал использовать понятие “перестройка”, но пройдет еще немало времени, прежде чем это станет новым устойчивым термином для обозначения масштабных перемен.

Обещанные темпы ускорения казались фантастическими. Речь шла не только о выполнении текущего плана на ближайшую пятилетку – с 1986 по 1990 год: ожидалось, что ускорение повысит национальный доход на 20–22 %, объем промышленного производства – на 21–24 %, а объем сельскохозяйственной продукции удвоится. Заявлялось, что к 2000 году объем советского промышленного производства сравняется с показателями США[734]. В этом явно слышались хрущевские нотки – Хрущев в свое время тоже обещал “догнать и перегнать” Америку к 1960 году. Другие шаги напомнили хрущевские попытки взбодрить экономику посредством перекройки бюрократического аппарата. Чтобы оживить сельское хозяйство, Политбюро решило объединить пять разных министерств и государственный комитет в один крупный Агропромышленный комитет (Агропром), который возглавил ставропольский ставленник Горбачева Мураховский. Однако возведение этого нового бюрократического этажа поверх всех прочих едва ли могло стать панацеей от застоя, вызванного чрезмерной централизацией. Уже к концу 1986 года Горбачев счел Агропром провальной идеей[735]. Другое ведомство – Государственная приемная комиссия (“госприемка”) – начало применять те методы контроля качества, которые раньше использовали при военных закупках и при выпуске первоочередных товаров для гражданского населения: перед продажей и отгрузкой произведенную продукцию должна была одобрять специальная комиссия. В итоге возникла лишь очередная каста инспекторов, которых или подкупали, или еще какими-то способами убеждали в том, что продукция, по-прежнему имевшая очень низкое качество, соответствует высоким требованиям. Как вспоминал потом сам Горбачев, все, что удалось, – это “сдвинуть с места глыбу”[736].