Аксель нахмурился: «Стивен ни за что не получит двадцать процентов, как я. Не-а, – сказал он. – Я хочу двадцать пять процентов, а Стивен получит пятнадцать. Он барабанщик. Он меньше участвует в написании музыки, чем остальные». Это был компромисс, на который мы согласились: Аксель получил 25 процентов, я, Иззи и Дафф – по 20 процентов, а Стивен – 15 процентов. Думаю, Стивен так этого и не простил.

Точно не помню, какие там были временные рамки, но Стивен очень быстро нарушил условия контракта, который мы с ним подписали, и на этом все. Мне было нелегко, потому что, как я уже сказал, простая истина в том, что Стивену не хватало личной силы, чтобы взять и завязать, – если он вообще когда-нибудь завяжет. В тот момент все пытались помочь ему – подружки, друзья, наемные специалисты, – и ни один из методов не тронул его настолько, чтобы он начал решать эту проблему. Стивен превратился в «уловку-22», потому что сколько бы я с ним ни возился, пытаясь привести его в чувство, понимал одно, если группа потеряет импульс, то нам, скорее всего, конец. В уравнении было слишком много переменных, а у нас еще и сложные характеры. Теперь, когда мы снова наладили рабочий процесс, перед группой распахнулось окно возможностей. Я не мог отрицать тот факт, что выгонять Стивена из Guns N’ Roses за злоупотребление наркотиками довольно нелепо и чересчур жестко. А еще лицемерно. Если подумать, то это похоже на шутку: «Его выгнали из Guns N’ Roses за наркотики? Серьезно? Это как так?»

Помню только, что в следующий раз я увиделся со Стивеном уже в суде, потому что он подал на нас иск, что казалось довольно глупым поступком. Он был настолько плох, что я даже знаю, чем он занимался в туалете, куда вышел посреди судебного процесса. Он предъявил нам иск на пару миллионов долларов из-за оплошности при заключении контракта. Когда Стивен подписывал контракт, нужно было, чтобы при этом присутствовал его адвокат, а его там не было. Мы, конечно, этого не знали, за что еще раз спасибо нашим адвокатам. Я был потрясен, когда узнал, что Стивен выиграл иск и нам пришлось заплатить ему два миллиона долларов.

Как бы трудно это ни было, по крайней мере, все закончилось. Пришло время найти нового барабанщика.

Эта трудная задача легла на плечи Иззи, Даффа и мои. Мы устроились рядом с офисом Алана Нивена в Редондо-Бич, в маленькой репетиционной студии, где после первого же дня прослушиваний я понял, что будет чертовски тяжело. В глубине души я был уверен: да любой может играть на барабанах. Ага, конечно… мы все думали, что найти замену будет легко, учитывая, что все наши песни довольно простые – там обычный рок-н-ролльный квадрат с небольшими изменениями то там, то сям – что в этом вообще сложного? В конце концов, раз мы сыгрались с Фредом Коури, когда Иззи получил травму, значит, справимся и с этим. Правда, через несколько ужасно утомительных дней, в попытках играть с совершенно безнадежными кандидатами, мы осознали всю глубину своей наивности. Стиль игры барабанщика, в том числе его индивидуальное чувство ритма и интонации в ударной партии, влияет и на звучание песни, и на работу всей группы, которая ориентируется на ритм.

Мы уехали с Редондо-Бич и вернулись в «Мейтс», чтобы начать более тщательные поиски. Мы прослушивали Мартина Чемберса из Pretenders – он отличный барабанщик и отличный парень, но нам пришлось признать, что у нас с ним ничего не получится, в тот момент, когда он вошел в студию с огромной барабанной установкой типа «Октопус», на которой играл в Pretenders. Она выглядела гораздо более, скажем так, фантастической, чем обычная ударная установка. Эта штуковина имела круглые подставки, которые возвышались над ней, а на них висели тарелки – это было просто смешно. Пока он все это устанавливал, Дафф настраивался и готовился с ним поиграть. Дафф оказался на передовой. Прежде всего именно им двоим нужно было поймать одну волну – если этого не произойдет, то нам с Иззи даже не обязательно брать в руки гитары.

Когда Мартин и Дафф начали играть, я сидел в туалете и читал журнал и, прислушиваясь через дверь, подумал: «О боже». То, что у них получилось, было даже хуже того, что получилось у меня в туалете, и это наглядно демонстрирует, что если собрать в одной комнате отличных музыкантов, еще не факт, что выйдет хороший звук. Создание крутой музыки намного сложнее; это химия и смешение стилей всех музыкантов. Все гораздо сложнее простой суммы слагаемых. Скорее это напоминает создание монстра Франкенштейна, для чего нужна изобретательность и электрический разряд.

Когда я вышел из туалета, Дафф еще играл, но он посмотрел на меня взглядом, по которому все было понятно без слов: Мартин нам не подошел. Мы оказались в полной заднице, потому что тогда Мартин был лучшим из всего нашего короткого списка претендентов, который уже подошел к концу. К чести Стивена, атмосфера и энергетика всего альбома Appetite – в основном его заслуга, чего большинство людей даже не понимают. У него был неподражаемый стиль игры на ударных, который невозможно заменить, почти юношеское легкомыслие, придававшее группе искру.

Внезапно импульс, который мы создали за последние несколько месяцев, замедлился, и хотя я этого не показывал, но был в панике. Я подумал: «Вот и все, нам конец». Я был уверен, что Guns N’ Roses распадутся, потому что не смогут найти барабанщика. И я беспокоился о том, что с собой сделаю, если это произойдет.

Все это время мы с Даффом были неразлучны. Он расстался с Мэнди, так что в свободное от работы время мы с ним куда-нибудь ходили – чаще всего в «Борделлос», клуб основателя «Кэтхауса» Рики Рахтмана. Это было отличное место. В конце зала располагалась небольшая комнатка для музыкантов, и там играла блюзовая группа, а я иногда играл с ними. Там было так весело – мы приходили, пили и играли. Правда в том, что даже если ты знаменит, тебя все любят и все такое, через какое-то время такие выступления, да и вообще любые, становятся какими-то скучными и однообразными. По крайней мере, так было у меня.

Когда сыграешь два раза, ну, может, три, уже становится невыносимо скучно. По сей день голливудская сцена ничего мне не дает: там ничего не меняется по сути, пусть даже меняются стили и времена. Если ты только что отыграл концерт и тебе нужно выпустить пар, то это здорово, а если ты просто слоняешься по городу, то это какое-то надуманное клише: как и куча девушек, это всего лишь мечта подростков, которые представляют, как будут рок-звездами. Это не тот мираж, частью которого мне хочется быть.

Я хочу сказать, что в основном предпочитал сидеть дома, весь день пить, слушать музыку, играть на гитаре и сочинять. Я уже не был тем затворником, в какого превратился на героине. Думаю, я включился в рабочий режим, так что развлечения и социальная жизнь стали последним, о чем я думал. Я посвятил себя продуктивной работе и продвижению группы на следующий уровень. Как-то вечером Дафф уговорил меня пойти в заведение под названием «Пинатс» поиграть с маленькой замечательной блюзовой группой, и закончилось тем, что мы зависли с девушкой по имени Пилар, которую он подцепил. Пилар оказалась сексапильной девчонкой с Ближнего Востока или из Латинской Америки – точно не знаю. С ней была подруга, с которой я почти не разговаривал, и звали ее Рене. Рене вела себя довольно отстраненно: она задирала нос, как бы демонстрируя, что выше всего этого и нас в том числе. Она была очень хороша собой и знала это, и такая самооценка притягивала меня, как свет влечет мотылька, потому что меня интересовали девушки, которых трудно заполучить, и те, кто вот-вот превратит мою жизнь в гребаную полосу препятствий. Мне вспоминаются печально известные слова Лемми Килмистера: «Погоня прекраснее добычи». Рене не интересовало ни то, чем я занимаюсь, ни та дурная слава, которая приходит вдогонку к этому занятию. Она была полной противоположностью девушкам, крутившимся в рок-тусовке.