Он ощущал себя одновременно совершенно разными существами. С одной стороны, он был юным богом в процессе СТАНОВЛЕНИЯ, величественным, наделенным безграничными властью и ответственностью. С другой - безрассудным ребенком, жестоким, кичливым, самовлюбленным.

Это обстоятельство навело его на мысль, что в самом себе он отражает все человечество - и не только его.

- …сорок пять…

А фактически, в чем у него не было и тени сомнения, жребий пал на него лишь потому, что он был именно таким ребенком. Себялюбие и кичливость - это ведь разные проявления своего "я", а без сильного "эго" у человека никогда не достанет смелости творить нетворимое. А некоторая толика безрассудства должна присутствовать в человеке хотя бы для того, чтобы дать ему возможность определить границы своих творческих возможностей; рисковать, невзирая ни на какие последствия, - значит обрести свободу духа, а свобода духа суть не что иное, как добродетель. А поскольку ему суждено стать богом, который покарает человечество за то, что своим присутствием оно оскверняет землю, жестокость, присущая ему, неотделима от самого процесса СТАНОВЛЕНИЯ. Способность его вечно оставаться ребенком и тем самым ограждать себя от необходимости попусту растрачивать свою творческую энергию ради бессмысленного размножения, то есть создания новых животных для стада, делает его единственным истинным кандидатом в божество.

- …сорок девять… пятьдесят!

Какое-то время он и впрямь станет держать слово охотиться за ними, прибегая только к помощи обычных человеческих чувств. Это будет даже забавно. Как вызов, брошенный самому себе. К тому же неплохо будет ощутить на самом себе те жесткие ограничения, которые людишкам приходится испытывать ежедневно, но не для того, чтобы возбудить в себе сочувствие к ним - они не заслуживают никакого сочувствия, - а просто чтобы более глубоко насладиться, по контрасту, своими удивительными способностями.

Облаченный в тело великана-бродяги, шествовал Брайан по улицам-аллеям огромного увеселительного парка, тaким сделался для его потехи помертвевший и притихший город.

- Я иду искать, - крикнул он, - кто не спрятался, я не виноват!

Сорванная ветром сосновая шишка была остановлена Паузой в момент падения и зависла, не касаясь земли, подобно рождественской игрушке, привязанной к елке невидимой ниткой. Белая в рыжих пятнах кошка была застигнута в тот момент, когда перепрыгивала с ветки дерева на каменный забор, и в прыжке, с вытянутыми вперед и назад лапами, так и висела в воздухе. Из каминной трубы недвижимо торчал филигранный, витой, узорчатый дым.

Углубляясь вместе с Гарри в застывшее сердце парализованного города, Конни не верила, что им удастся избежать смерти, но тем не менее лихорадочно строила на бегу различные планы, как им продержаться в течение одного часа и не дать Тик-таку поймать себя. Защищенная от внешнего мира жестким панцирем цинизма, который она так долго и упорно не желала сбрасывать, Конни, как и любой смертный в этом мире, подсознательно лелеяла надежду, что она отличается от других тем, что будет жить вечно.

Знай она, что в душе ее горит, не погасая, столь глупая звериная вера в свое бессмертие, она поразилась бы сама себе. Но вера эта жила в ней помимо ее воли. Надежды странным образом играют людьми, и в той, почти безнадежной, ситуации, в которой они с Гарри оказались, она не усматривала ничего предосудительного и противоречащего здравому смыслу в желании найти из нее выход.

В течение одной ночи она узнала о себе так много нового и неожиданного. Будет обидно, если ей не удастся прожить достаточно долго, чтобы, опираясь на эти открытия, не попытаться построить новую, лучшую жизнь.

Несмотря на лихорадочную работу мысли, в голову лезли только какие-то жалкие крохи никчемных идей. Не сбавляя шага, прерывисто и тяжело дыша, она предложила чаще менять улицы, неожиданно сворачивая то влево, то вправо, в слабой надежде, что петляющий след, в отличие от прямого, обнаружить всегда труднее. При этом она стремилась по мере возможности выбирать такие улицы, по которым надо было бежать по склону вниз, а не вверх, когда приходится еще тратить усилия на его преодоление, что давало им некоторый выигрыш во времени: за более короткий промежуток они могли покрыть более длинное расстояние.

Со всех сторон их окружали жители Лагуна-Бич, в своем оцепенении и не подозревавшие, что Гарри и Конни приходится спасать свои жизни бегством. А попадись они в лапы Тик-така, никакие их истошные крики о помощи не будут в состоянии вывести этих людей из волшебного небытия и броситься им на выручку.

Теперь она знала, почему соседи Рикки Эстефана ничего не слышали, когда голем, взломав пол, неожиданно объявился в коридоре и забил Рикки до смерти. Тик-так остановил время во всем мире, кроме бунгало. И, не торопясь, с садистским удовольствием пытал и убивал его, в то время как весь мир был погружен в безвременье. Таким же образом, когда Тик-так налетел на них в доме Ордегарда и выбросил Конни через стеклянную дверь на балкон спальни, соседи, несмотря на звон разбитого стекла и предшествующий ему грохот выстрелов, тоже ничего этого не могли слышать, так как все происходило в безвременье, в совершенно отличном от реальности измерении.

Убегая, Конни продолжала мысленно вести счет в том же замедленном темпе, в каком это делал Тик-так. Но "пятьдесят" все равно наступило слишком быстро, и ей казалось сомнительным, что они успели покрыть и половину нужного расстояния, чтобы почувствовать себя в относительной безопасности.

Наконец, им пришлось остановиться. Оба в изнеможении прислонились к какой-то кирпичной стене, чтобы хоть немного перевести дух.

Дыхание ее было стеснено, сердце, разбухнув, казалось, вот-вот разорвется на куски. Каждый вдох был неимоверно горячим, словно она, как фокусник-пожиратель огня на арене цирка, проглатывала языки пламени. Горло нестерпимо горело. От усталости ныли ноги, а усилившийся ток крови заставлял заново болеть еще не успевшие зажить раны, ушибы и шишки, полученные ею этой ночью.

Гарри выглядел и того хуже. Естественно, ему больше досталось от Тик-така, да и началось все это для него гораздо раньше, чем для нее.

Наконец, чуть отдышавшись, она спросила:

- А теперь что?

- Как… насчет… того… чтобы… использовать… гранаты? - жадно глотая воздух, произнес Гарри.

- Гранаты?

- Как Ордегард.

- А, да, да, помню.

- Пули голема не берут…

- Я заметила.

- …но, если мы разнесем эту дрянь в клочки…

- А где мы возьмем гранаты? А? У тебя что, есть неподалеку знакомые, торгующие взрывчаткой?

- Может быть, попробовать достать их в арсенале Национальной Гвардии или на другом каком-нибудь складе оружия?

- Гарри, спустись на землю.

- Я-то на земле, а вот где остальные, непонятно.

- Ну разнесем мы одного из этих чертовых големов, а он наберет где-нибудь еще земли и соорудит себе нового.