Конечно, руки сжались в кулаки, несмотря на то что они были затянуты в перчатки из перламутровой лайки. Быть может, я показала глаз. Как бы то ни было, я была отомщена; когда шлюха, оттолкнув меня, вошла в заведение, которым мне не терпелось воспользоваться, я вспомнила уроки Лидии Смэш и пустила в ход свое Ремесло. Пожарным потребовался почти час, чтобы извлечь потаскуху Хелен из уборной, где я одной лишь силой мысли сломала задвижку. Думаю, кое-где до сих пор повторяют веселую байку о Сортирной Нелл – такую ей присвоили кличку.

Иных мест мы, конечно, избегали; это относится к Файв-Пойнтс, частично к Бауэри, Роттен-роу, где имелись частные бордели, но совсем другого рода. Также мы сторонились церкви Святого Иоанна и кладбища при ней. Обращениями мертвых я уже сыта, сказала я… Но мне предстояло слышать их еще; однажды, проходя мимо конюшни на Парк-стрит, за Коллегией терапевтов и хирургов, я вновь мучительно ощутила близость мертвецов, сколько их было – не знаю.

Я слышала их. Их было немного. Они разговаривали без слов. Голоса едва звучали, и я не знала, мертвых слышу или умирающих. Нет, затем я поняла, это были мертвые. Я слышала жалобы несчастных, телами которых, только-только застывшими, завладевал главный вурдалак коллегии, доктор Валентайн Мотт, кому был заказан доступ в дом Герцогини. Через эту конюшню пролегал их путь в анатомический театр коллегии, там их втайне вскрывали. Полагаю, доктор Мотт хорошо понимал, в чем его выгода: за обучение платят больше, чем за работу могильщика, вот он и не мешал разбойничать похитителям тел, а они отстегивали ему по три доллара с трупа. Эли все это знал. Когда я с ним об этом заговорила, он, со мною вместе, пустился изобретать способы, как мне, нам, проучить доктора Мотта! Мне нужно было просто вызвать тех покойников, кто более других способен действовать, и я считала, что у меня хватит на это сил, если только я не потеряю сознание. Но так как ни один из похищенных не обратил свою жалобу непосредственно ко мне, мы от этого плана отказались. К тому же время утекало, а у нас были и более насущные интересы.

Иногда мы сидели в Сити-холл-парке и, вместо того чтобы участвовать в жизни города, наблюдали, как она разворачивается у нас перед глазами. Однажды я (Генриетта) держала над головой зонтик, защищая от солнца и себя, и Эли, а он свернул беседу на выставку в Американском музее Барнума, расположенном в двух кварталах к югу. Называлась она «культурный центр» и представляла собой скопление антикварных редкостей. Я, конечно, бывала там прежде, и в юбках, и в панталонах, потому что женщин допускали не ко всем экспонатам; на запретных полках были выставлены, например, сушеные или законсервированные головы и прочие приманки, то есть страшилки. Я находила эту выставку безвкусной, о чем и сказала Эли, но он нахваливал тамошнюю новинку, собрание восковых фигур, которое жаждал посмотреть. И мы отправились – зря, как выяснилось потом.

Мне нужно было вернуться в Киприан-хаус, чтобы поменять женское платье на мужское, иначе меня могли бы не пустить на выставку. Вспоминаю, что на мне был чересчур тяжелый для жаркой погоды сюртук и я беспокоилась оттого, что не перебинтовала груди. Мы выпили пива, я успокоилась, и мы отправились к дверям мистера Барнума.

Заплатив по двадцать пять центов, мы проскользнули в темный прохладный коридор, переполненный восковыми пиратами, убийцами, карликами, африканскими «негритосами» и сросшимися близнецами, как утверждалось, из Сиама. Ни разу мне не пришло в голову, что…

Увы, продолжаю.

Тема пола была подана с позиций якобы назидательных, посвященный ей раздел нес на себе клеймо известных реформаторов и моралистов. Посетителям бесплатно раздавали сочинение Олкотта «Руководство для молодого человека». За деньги можно было приобрести капсулы Вудворда (наполовину железные, наполовину из коры), чтобы сдерживать позывы к мастурбации. Присутствовало несколько последователей Сильвестра Грэма, рассуждавших о преимуществах вегетарианства, холодных ванн, матрасов из соломы (а не из перьев), а также, разумеется, собственных грэмовских галет, которые, как утверждалось, приводят в порядок все системы организма. (Любопытствуете относительно их вкуса – попробуйте пожевать свой башмак.) Благопристойно – по возможности – от всего этого открещиваясь, мы шагали дальше; Эли стремился в сердцевину выставки, где, как он слышал, восковые фигуры изображали всевозможные позиции совокупления.

Конечно, дражайший Элифалет не слышал, не знал, что главным экспонатом выставки являлся… Enfin, я первой заметила эту гротескную фигуру, желтоватую, как масло, в стеклянном саркофаге. На табличку падала тень от газовой люстры, и все же я смогла прочесть: «Каприз природы – гермафродит».

Усы; покатый, как у наших самых отдаленных предков, лоб. Половина головы выбрита, оставшиеся волосы собраны в нелепую прическу. Лицо под нею наполовину по женскому образцу, пошиба самого низкого. И, как деталь, ясно говорящая об интеллектуальном превосходстве сильного пола, мужской половине этого существа был придан монокль. Оба глаза стеклянные, зловеще пустые, как у Герцогининых виверр.

Тело? На виду был лишь один крупный сосок, с ареолой, поросшей мхом или подобием мха. Тот же «волосяной покров», где гуще, где реже, одевал всю мужскую половину, от плеч до лодыжек. Размер ступней и тот разнился (бред да и только); мужская нога была обута в сапог, женская – в туфлю на высоком каблуке. Что до гениталий… Описывать или пощадить себя? Но нет.

Чудовищных размеров член свисал рядом – рядом! – с вагинальным отверстием, мертвенно-бледные половые губы были собраны бантиком, словно готовые к поцелую, края щели, густо намазанные красной краской, от того еще больше сходствовали с раной.

Двое мальчишек по соседству со мной принялись насмешничать. Над экспонатом, разумеется, хотя их шутки можно было отнести и ко мне; чудилось, что и мальчишки, и все прочие в этом сумрачном помещении надо мной глумятся; и я ринулась из зала прочь. Со всех ног! Из Барнума на Бродвей и, не останавливаясь, домой. В Киприан-хаус, где меня все знали и никто не дразнил.

В последующие дни Элифалет старался загладить свою вину. Я не раз повторяла, что извиняться не за что. Он ни о чем не знал. Тем не менее его было не остановить.

Но однажды днем он вернулся из почтовой конторы в хорошем настроении. Он нес с собой пачку корреспонденции, которую наконец переправил мне сент-огастинский почтмейстер.

Перерезав веревку, которая стягивала всю пачку, в том числе не очень мне интересные журналы и газеты, я обнаружила несколько писем от Розали; от Селии, как я и думала, ничего не было. Я отодвинула всю кучу в сторону. Посланные Розали «Курьеры» или «Визиторы» с сочинениями Эдгара – критикой, прозой, стихами – не вызывали у меня любопытства. На ее письма, которых было четыре, я тоже не взглянула. У меня были другие дела; после неприятности в Барнуме я посвятила себя приготовлениям к отъезду: последним сборам, общению с сестрами и прочему. Вскоре мне предстояло отправиться на территорию, а там исправлять то, во что вылились мои грезы. Я собиралась освободить Селию. Высказать всю правду, а там будь что будет.