После всех приключений XX века выпуском лучших чешских роялей и пианино руководят представители пятого поколения потомков основателя почтенной фирмы. Ныне Petrof — крупнейший производитель струнно-ударно-клавишных инструментов в Европе, экспортер в 60 или 70 стран, с особыми позициями (обусловленными и «прежними» политическими причинами) в республиках бывшего СССР. Как и многое из того, что изготавливают в Чехии, Petrof соединяет достойное качество с умеренной ценой: пусть и не роскошно, как у Steinway, но ни в коем случае не стыдно, не чета разной китайской дребедени. Маэстро Евгений Кисин или Даниэль Баренбойм за чешский инструмент, может, и не сядут, а вот Ричард Клайдерман и Пол Маккартни, виртуозы более популярных жанров, не побрезговали. В душах честного учителя музыки или преподавателя консерватории рояль Petrof — даже не модель Mistral («совершенство без компромиссов») или Monsoon («сбывшийся сон профессионала»), а обычный Storm, — как и обещано рекламой, «пробуждает бурю эмоций»: романтическое «бархатное» звучание, пусть его полноты, как говорят тонкие знатоки, и не хватает для большого концертного пространства.

Совершенно случайно, конечно, но оказалось так, что занятный памятник архитектуры — дом, известный как «Пианино», расположен тоже в Восточной Чехии, неподалеку от моравской границы, в городке с немецким названием Ланшкроун. Это такое странное асимметричное двухэтажное здание, построенное в конце XVIII века в стиле барокко на бывшей линии городских укреплений. При наличии некоторой доли фантазии в абрисе строения с задранной высоким ребром стеной можно разглядеть нечто музыкально-инструментальное, да хоть и piano. Наверняка какой-нибудь предок Антонина Петрофа зачем-то оказался в тогдашнем Ландскроне и решил, что будущее его фамилии — в производстве пианино и роялей.

Часы на ратуше Ческа-Тршебовы и столб Пресвятой Девы Марии

Работу фабрики Petrof не прекратили ни Первая, ни Вторая мировые войны, хотя в трудные времена наряду с фортепиано здесь собирали даже кухонную мебель. Музыкальное дело Петрофа остановилось только раз — 3 июля 1866 года, из-за самого крупного сражения австро-прусской войны (220 тысяч габсбургских солдат на 215 тысяч бисмарковских). Эта кровопролитная схватка вошла в чешскую историографию как битва при Садове, по названию пригородной деревни. Одни немцы, северные и западные, в генеральном сражении Семинедельной войны разгромили тогда многонациональную армию под командованием других немцев, южных и восточных. Победительница Пруссия добилась в итоге политического первенства в германском мире и в Центральной Европе вообще, милостиво превратив Австрийскую империю из противника в младшего союзника.

Историки добавят: сражение при Садове, крупнейшее по числу участников из случившихся до того и после того на земле современной Чехии, доказало неоспоримое превосходство казнозарядных ружей перед дульнозарядными штуцерами, а также подтвердило качество прусской школы военного искусства, основанной на тщательной выучке солдат и строгой организации боевых порядков. Краловеградецкие поля, как и окрестности Славкова — Аустерлица, усеяны костями павших, тут и такое кладбище, и сякой обелиск, и эдакий поминальный знак. В контексте нашего рассказа важно, что едва ли не самым кровавым эпизодом битвы стали ее финальные аккорды, прозвучавшие у деревни Стршежетице. В результате лихой встречной кавалерийской атаки всего за полчаса погибли более 2 тысяч лошадей, не говоря уж о всадниках.

К четырем пополудни все было кончено. Художник Вацлав Сохор посвятил этому героическому событию — гусары против драгун, уланы против кирасир — монументальное полотно, размером не меньше Мухиного, почти восемь на без малого пять метров. Эпический оригинал я рассматривал в венском Военно-историческом музее, а Градецу-Кралове досталась копия. На месте страшной схватки тоже установлен печальный памятник: бронзовый воин прощается с умирающим бронзовым конем.

Битва при Садове прогремела всего за восемь лет до начала спортивных скачек в Пардубице. Антонин Петроф как раз к 1874 году, после окончания прусской оккупации города, возобновил изготовление своих именных роялей.

Каменная гиря механизма башенных часов (XVIII век), Клементинум

С этих пастернаковских строк братья Стругацкие начали свою «Улитку на склоне», «философскую трагедию в стиле Франца Кафки», повесть о непознанном лесе и непознаваемом мире. Я не удержался, позаимствовал у уважаемых авторов эпиграф, а заодно и мировоззренческую, прощения прошу, концепцию: «Вокруг шевелился лес, трепетал и корчился лес, менял окраску, переливаясь и вспыхивая, обманывая зрение, наплывая и отступая, издевался, пугал и глумился лес, и он весь был необычен, и его нельзя было описать, и от него тошнило». Ну вот и хочу поразмышлять о восприятии и понимании девственных зарослей как метафизического пространства, в котором хозяйничает не человек с его тщетой рационального мышления и амбициозного поступка, а безмозглый, влекомый к действию одним лишь инстинктом жук короед. Оба — и человек, и насекомое, — впрочем, в равной степени безжалостны к своей среде обитания.

Самый главный, самый древний, самый заповедный и мистический чешский лес, где с дубов-колдунов опадает листва, расположен в Шумаве. Это, географически объясняя, средневысокий горный хребет, протянувшийся почти на 200 километров вдоль границы с Австрией и Германией. По-немецки Шумаву величают Böhmerwald, Чешский лес, но в самой Чехии под Чешским Лесом подразумевают несколько другую возвышенность — ту, что как бы продолжает Шумаву на север и на запад, после небольшого равнинного перерыва, по направлению к Хебу. Так прямо и пишется: Чешский Лес, с прописных букв, поскольку это имя собственное. А слово šuma, как указано в некоторых источниках, восходит к праславянским «густой лес» или «чаща». Ну, допустим. Мне доподлинно известно, что в сербском и хорватском языках шума (šuma) и значит попросту «лес», а вот по-болгарски «лес» будет гора. Как же у нас, братских народов, все сложно!